Интеллект глубокого залегания 10.02.2017 00:01

Академик Николай Похиленко, директор Института геологии и минералогии им. В.С. Соболева Сибирского отделения РАН, рассказал корреспонденту East Russia о поиске алмазных месторождений и сохранении золотого фонда российской науки

– Николай Петрович, появилась информация о том, что на Камчатке при добыче золота обнаружили месторождение алмазов и собираются его разрабатывать. Это правда? Есть ли у таких проектов перспективы?
– Это «утка», и наш институт готов ее опровергнуть. Хотя специалистам и так все ясно, а публика любит сенсации и все равно верит любым небылицам. В золотой жиле мы иногда наблюдаем так называемое «засорение» техническими алмазами при бурении алмазными коронками – мелкими вкраплениями, практически крошкой синтетических алмазов низкого качества. Все серьезные перспективы в алмазной отрасли России связаны с Сибирской платформой: от Иркутской области и Байкала до Северного ледовитого океана, от Лены до Енисея. Посередине этой огромной территории – Тунгусская синеклиза, где поисковые работы затруднены.

По нашим данным, результаты новых геологоразведочных работ доказывают: на севере и северо-востоке Сибирской платформы есть участки, где весьма высоки перспективы выявления крупных коренных месторождений, что крайне важно для развития сырьевой базы алмазодобывающей отрасли страны. Есть высокая вероятность того, что новые крупные месторождения не только алмазов, но и благородных металлов, а также гигантские месторождения редкоземельных металлов будут открыты на слабо изученных территориях Арктической зоны. Одно только «но»: с 1991 года государство сократило финансирование практически всех сколько-нибудь серьезных программ геологоразведки, раз этак в десять по сравнению с 1980-ми годами. Мы фактически «сидим на сундуке с сокровищами», свесив ноги – а на то, чтобы ключ к нему сделать, денег у нас нет.

– Институт геологии и минералогии им. В.С. Соболева, которым вы руководите, в рамках государственного контракта сумел изучить ряд северных территорий и показать наличие в их пределах более 145 млн карат прогнозных ресурсов алмазов. ИГМ СО РАН каждый год отправляет «в поле» сразу несколько экспедиций. Недавно СМИ сообщили, что совместно с Росгеологией ваш институт будет осуществлять разведку семи перспективных участков на севере Якутии, и под это планируется выделение около 120 млн руб. на три года. Этого мало?
– Этого, к сожалению, недостаточно. Особенно если сравнить с тем, какие средства вкладывают в геологические изыскания те же австралийцы или канадцы. Я участвовал в ряде проектов, которые стали давать отдачу только после на порядок больших вложений, – когда инвесторы уже были близки к отчаянию. Это по-настоящему драматические истории, можете мне поверить как непосредственному участнику – с сердечными приступами у глав компаний, с огромным риском, с долгой, тяжелой изыскательской работой, когда ты мучительно думаешь, не совершил ли все-таки ошибку в своих «идеальных» расчетах… Хэппи-энда тут вполне может и не случиться. Мне, должен сказать, несколько раз сильно повезло, когда мы все-таки сумели разгадать весьма сложную поисковую загадку, которая оказалась не по зубам нашим коллегам из «Де Бирс» и канадских компаний, и «вычислить» перспективное месторождение нового генетического типа с нестандартным составом алмазоносных пород и необычной геометрией рудного тела. Если коротко, то, например, в Канаде, затратив 36 миллионов долларов, нам удалось поставить на баланс месторождение с запасами в 28,5 млрд долларов. Но так бывает не всегда. Дело в том, что далеко не каждая кимберлитовая трубка пригодна для промышленной добычи алмазов: таких всего около 2 процентов от общего количества. Из почти полутора тысяч кимберлитовых трубок, открытых в России, повышенной алмазоносностью обладало лишь около 30. Поэтому исследования должны идти системно, масштабно, на большой территории. Однако всё наоборот – за последние десятилетия мы наблюдаем катастрофические последствия «экономии» на геологоразведке. В десятки раз сократились технические и кадровые ресурсы государственных предприятий, деградировала отраслевая наука (а куда ей деваться, если нет возможности проводить системные тематические и прикладные исследования?). Практически полностью ликвидированы тематические экспедиции и партии в региональных геологических объединениях.

Сравните сами. На территории республики Саха (Якутии), чья площадь равна шести территориям Франции, в ПГО «Якутскгеология» в 1980-х гг. работали 30,5 тысяч сотрудников, в том числе доктора и кандидаты наук. На сегодня там чуть более тысячи человек, тематические подразделения исчезли «как класс». Некому и негде работать. А вот слово «незачем» я добавить в эту фразу не могу. Как раз нужда в масштабных и системных геологических исследованиях сейчас огромна.

– А может ли такие расходы взять на себя крупный бизнес в расчете на будущие сверхприбыли?
– Крупные добывающие компании ведут геологоразведку по проектам, в которых принятие инвестиционного решения связано с минимальным риском. Проще говоря, дополнительно исследуют участки, на которые у них есть лицензия, вблизи действующих предприятий. На новые территории они, как правило, не выходят. Им выгоднее осваивать активы за рубежом, что мы видим на примере АК «АЛРОСА», проявляющей большой интерес к Анголе и Ботсване. Все это создает очень серьезные проблемы: общее состояние и качество минерально-сырьевой базы России объективно оценить сейчас невозможно. Определить стратегические направления, на которых стоило бы сконцентрировать скудное бюджетное финансирование, – тоже. Но отечественную минерально-сырьевую базу невозможно менять на зарубежную по множеству причин, от соображений национальной безопасности до широчайшей номенклатуры именно российских минерально-сырьевых ресурсов. В новых технологиях применяется буквально вся таблица Менделеева. Фотоника, микроэлектроника, нанотехнологии, новые материалы, авиа– и ракетостроение, многое другое — все это требует обращения к сырью, которое еще вчера не вызывало интереса. Следует брать в расчет и то, что понадобится не только сейчас, но и среднесрочной и долгосрочной перспективах. Перспективные потребности должны быть адаптированы к запросам недавно утвержденной указом Президента РФ Стратегии научно-технологического развития РФ до 2035 года, а также стремительно эволюционирующим потребностям мирового рынка.

Уже не раз и не два об этих проблемах мы говорили в самых высоких кабинетах. Разрабатывается Стратегия развития минерально-сырьевой базы РФ до 2030 года, в чем я и ведущие сотрудники нашего Института, эксперты Института экономики и организации промышленного производства СО РАН принимают самое непосредственное участие. Но все, что в ней написано, так и останется на бумаге, если на геологоразведку не выделить достаточного количества средств. Сейчас мы вместе с генеральным директором «Росгеологии» Романом Пановым и его аппаратом трудимся над тем, чтобы довести до нормального состояния вариант этой Стратегии и, главное, добиться ее осуществления.

– Может, не стоит изобретать велосипед – и взять за основу принципы, по которым ведут геологоразведку своих перспективных запасов другие страны, имеющие подобные месторождения?
– Нет, модели геологических служб Канады, США или Австралии в России использовать невозможно. В этих странах совершенно другая правовая система, финансовые возможности, фондовый рынок и все остальное. За воспроизводство и развитие минерально-сырьевой базы у них отвечают горнодобывающие компании. У нас же сейчас очень остро стоит проблема – как разделить сферы ответственности на этапе геологоразведочных работ между государством и добывающими компаниями. Пока что затраты и реальный результат работы абсолютно несопоставимы.

Использовать кадры и технику добывающих компаний в геологоразведке возможно в рамках государственно-частного партнерства. Теоретически – да. А на практике любые такие проекты можно пересчитать по пальцам, реализуются они долго и тяжело. В первую очередь потому, что цели у государства и у компаний все-таки разные, особенно в стратегическом отношении. Компаниям (что логично) надо побыстрее получить отдачу от вложенных средств, на дальнюю перспективу им работать просто невыгодно. Поэтому в результате на территориях со сложными геолого-поисковыми условиями активность исследований стремится к нулю – несмотря на всю их «перспективность».

Мне до сих пор горько признать, что в 1988 году та же корпорация «АЛРОСА» могла «войти в долю» в одном из крайне выгодных проектов, когда нам удалось помочь канадцам открыть упомянутое выше крупное месторождение алмазов. Потребовались бы вложения около 50-60 миллионов долларов на первом этапе, затем – видимо, – порядка 700-800 миллионов инвестиций в строительство поселка и фабрики. Тогда бы АЛРОСА стала оператором проекта и имела бы около 70% его прибыли. Но российская сторона не рискнула. Вячеслав Штыров, который тогда возглавлял АК АЛРОСА, честно сказал – не верю. И припомнил, что уже есть опыт инвестиций, например, в Анголе, где компанией были потрачены около 250 млн дол, а годовая отдача составила лишь 18-20 млн. В итоге канадцы в 2008 году запустили этот проект без нас. Там 63 млн тонн поставленной на баланс классной руды с алмазами прекрасного качества, и это лишь около 40% от апробированных прогнозных ресурсов, рудник рассчитан минимум на 45 лет по балансовым запасам. Но принадлежит он теперь корпорации «De Beers». Благодаря нашей работе появился поселок на 750 рабочих мест и еще 5 тысяч связанных с ним людей обеспечены работой. Но – увы – в Канаде, и без нашего теперь участия.

– А сохраняются ли шансы открыть что-то подобное в Якутии?
– Запасы у якутских месторождений неплохие. Но вот их качество несколько удручает. Здесь остались глубокие горизонты уже известных кимберлитовых трубок: «Мир», «Удачная», «Зарница», «Айхал». Там требуются горнодобывающие работы на большой глубине. Есть неглубоко залегающая трубка «Юбилейная», где добычу ведут карьерным способом, есть шанс, что она останется рентабельной и при подземной добыче. Новых крупных трубок в последние два десятилетия пока не обнаружено. В основном потому, что работы на новых территориях практически просто не ведутся. 

Между тем совместно с Росгеологией мы продолжаем работу по обоснованию перспектив обнаружения крупных коренных месторождений алмазов на севере и северо-востоке Якутии. Там есть несколько весьма перспективных участков. Совместно с коллегами из Австралии мы провели переоценку возраста стабилизации региона и провели датировку более 300 зерен циркона из этого района, что позволило надежно доказать архейский возраст стабилизации, что в корне изменило оценку его перспектив в лучшую сторону. Есть большая вероятность того, что там могут быть найдены месторождения не хуже «Мира» или «Удачной». Только вот что обидно и лично мне непонятно. Мы знаем, что делать и как делать. Наши изыскания способны принести стране огромную прибыль. Но как в 90-е годы было непонятно, нужны мы государству или нет, так и сейчас эти мысли меня постоянно одолевают. 


А, ведь, несмотря на все трудности, наши академические институты геологического профиля не просто сохранились, но и во многом способны дать фору и корпоративной науке, и иностранцам. В Сибири и на Дальнем Востоке активно работают 14 академических институтов ФАНО РФ – по два в Новосибирске, Якутске и Иркутске, а также в Кызыле, Улан-Удэ, Чите, Владивостоке, Хабаровске, Благовещенске, Магадане и Петропавловске-Камчатском. Здесь по-прежнему есть специалисты, которые имеют огромный опыт региональных исследований (в том числе и арктических), работают с широким диапазоном полезных ископаемых, разрабатывают новые эффективные методы прогнозирования и оценки месторождений. На их счету множество успешных поисковых проектов, которые увенчались открытиями новых крупных месторождений не только в России, но и за ее пределами – в Канаде, Монголии, Вьетнаме, Марокко, Гвинее и других странах. Есть уникальное современное оборудование и аналитики высочайшей квалификации. Зачем же ждать, пока мы все это потеряем?


– Вы ведь сами долгое время работали за рубежом. У вас не было мысли остаться там навсегда?
– Так получилось, что с 90-х годов я работал и в России, и за рубежом, и в структуре нашего академического института, и в зарубежных научных и геологоразведочных организациях. Можно долго не объяснять, почему. В 90-х годах мне надо было сохранить свой коллектив сотрудников, и мы летом ездили на полевые работы в Канаду. В России мы тогда никому не были нужны, денег не платили, все разбегались. А там наш специалист мог за один полевой сезон заработать на квартиру. С 1994 года я начал работать с Канадой, и это продлилось до 2007 года, когда меня избрали директором нашего Института. Кроме того, семь лет (1991-1997 гг.) я параллельно работал в Вашингтоне, в Институте Карнеги. Получалось так, что я каждый год проводил в Америке примерно по три – три с половиной месяца, зимой и весной, с февраля. А потом возвращался обратно в Россию. Я как-то подсчитал – у меня в активе 41 полевой сезон в арктических регионах. 28 сезонов здесь, в Якутии, 13 в Канаде. Я просто не мог без «полей». И без своего института в Новосибирске тоже не мог. Мне предлагали остаться в Вашингтоне, объединить две лаборатории, которые возглавляли два американских академика. Институт Карнеги – суперпрестижный научный центр – 190 сотрудников, семеро Нобелевских лауреатов (нам-то, геологам, они не чета, нам Нобелевских премий не положено). Мне давали возможность привезти с собой двоих-троих сотрудников из Новосибирска и начать работу. Я отказался. После того, как с нашей помощью было открыто крупное месторождение в Канаде, я получал предложение остаться работать там, в должности первого вице-президента компании. Тоже ответил отказом. Когда меня избрали директором ИГМ им. В.С. Соболева, с Канадой пришлось окончательно проститься, хоть я и потерял в зарплате раз в пять. Но институт был важнее во сто крат. Тут действует совершенно другая логика.

Понимаете, не все измеряется в долларах или рублях. Мой учитель – академик Владимир Степанович Соболев, чье имя институт сейчас носит. Незадолго до его смерти я пообещал ему, что смогу в нашем Новосибирском университете подготовить группу по геологии алмазных месторождений, в 1983 году она была создана, я читал там спецкурсы по методам прогнозирования, минералогии алмазов, другие известные геологи также читали ряд нужных для этой специализации курсов и т.д. Отбирал на третьем курс самых способных студентов, человек восемь, они проходили специальную «алмазную» подготовку и практику. Самых лучших брал в свою лабораторию в Новосибирске, в ней работало более 40 человек. Бросить их было бы предательством. Со мной в данном случае была полностью солидарна жена – она тоже геолог, мы работаем в одной «связке», ее приглашали в Америку вместе со мной. Мы съездили, осмотрелись, оценили прекрасные условия работы… и сказали: «Пора домой!». Есть вещи, через которые я переступить не могу – да и не хочу на самом-то деле. Жить и работать надо там, где у тебя Родина, и малая, и большая.

Вот сейчас и трудимся в меру сил. К своей работе в академическом институте мне пришлось добавить еще и депутатские обязанности, и многое другое, с наукой связанное лишь опосредованно. Время сейчас такое, что хочешь-не хочешь, а надо заниматься не только чистыми исследованиями в геологической сфере, но и экономикой или политикой.

– И самостоятельным поиском инвесторов для новых изысканий, если на государство особой надежды нет?
– И это тоже, конечно. У меня уже было несколько встреч с главами крупных компаний, которые проявили свою заинтересованность. Посмотрим, как дело пойдет дальше, загадывать не берусь. Кроме этого, месяца четыре назад председатель правления «Росгеологии» Роман Панов пригласил меня войти в качестве его заместителя по твердым полезным ископаемым в научно-технический совет холдинга. Честно говоря, не знаю, чем он руководствовался. Я все-таки узкий специалист по алмазам, а сфера компетенции моей секции Совета – все, кроме нефти и газа: золото, редкоземельные металлы и многое другое, в чем я не настолько сведущ. Надеюсь, что пригодится мой опыт в том, что академик Владимир Степанович Соболев называл «двумя полукругами одной спирали»: сочетание фундаментальной науки с прикладными исследованиями. Я всегда работал не только в стенах института, но и с поисковиками, производственниками. Сотрудничая с ними, ты получаешь доступ к материалу, который никак иначе не получить, – это раз. А во-вторых, идет взаимное обогащение. Ты передаешь им свои знания, вы вместе выходите на новый уровень и сами себя тянете «по спирали» все выше и выше. Очень важно уметь это все комбинировать. Мне кажется, в масштабах страны нам таких вещей сильно не хватает.

– Научные институты постоянно жалуются на «кадровый голод», на «утечку мозгов», на то, что ученое сообщество стареет. А как вы сохраняете свой даже не золотой, а алмазный интеллектуальный запас и кем его пополняете?
– Мы занимаемся не только алмазами, мы самый крупный институт геологического профиля в стране (всего в системе ФАНО таких на сегодня тридцать один). По рейтингу научных достижений среди всех академических институтов РАН мы находимся в первой двадцатке, опережают нас только физики, ядерщики, генетики и другие. К нам активно идет молодежь. Но, еще и потому идет, что мы ее всячески поддерживаем. К нищенской – другого слова не найду – аспирантской стипендии мы добавляем вполне достойную зарплату из специального фонда. Я еще в конце 2008 года, в разгар кризиса, сказал заведующим лабораториями: тех, кто будет доплачивать аспирантам меньше 15 тысяч, стану наказывать – самих «бить рублем». Сейчас в нашем институте средняя зарплата научного сотрудника – около 60 тысяч. Федеральный бюджет закрывает меньше половины зарплатных сумм, остальное складывается из многочисленных контрактов и грантов, в том числе из фонда Президента РФ. Инвестиции в интеллект – самые выгодные для любой страны, это очевидная вещь. Жаль, что это приходится постоянно объяснять, доказывать, и не всегда находить понимание. Но попыток я точно не оставлю. Геологи – народ «полевой», упорный, мы от своих целей не отступаемся. Особенно если уверены, что наши прогнозы точны.


Справка East Russia
Николай Петрович Похиленко родился 7 октября 1946 года. Окончил НГУ по специальности инженер-геолог-геохимик. Доктор геолого-минералогических наук, профессор, академик РАН. С 2007 года – директор Института геологии и минералогии им. В. С. Соболева СО РАН. С 2008 года – член Президиума СО РАН, член Бюро Отделения наук о Земле РАН, с 2013 года – заместитель председателя СО РАН. Член Американского геофизического союза и Ассоциации промышленников и поисковиков Канады. С 1968 г. занимается научной работой, прогнозированием и поиском алмазов, работал в России (Якутия, Архангельская область), Канаде, ЮАР, Австралии, Вьетнаме, Индии, Китае, США и Алжире. В 1998 г. открыл месторождение алмазов мирового класса Снэп-Лейк в Канаде. Заслуженный геолог РФ, награждён медалью «За трудовое отличие». Лауреат Международной алмазной премии им. Хьюго Даммета.


Ольга Меркулова Теги: