«Изучение Азии в России проходит серьезную трансформацию»

- Институт Дальнего Востока изначально создавался как центр выработки концепции взаимодействия с Азией. Эти задачи сохраняются?

- В целом да. Но Азия меняется, причем иногда значительнее быстрее, чем меняется наши подходы к ее анализу. И это наш главный вызов на сегодня: успевать трансформироваться под эти изменения, чтобы по-прежнему выдавать качественную экспертизу. При этом наш основной заказчик, государство, требует от нас все более конкретных знаний. А нужно понимать, что когда востоковедение только создавалось как наука, это было изучение экономически более развитыми странами в тот момент экономически менее развитых. Сейчас это совсем не те страны, что были даже 40 лет назад: другие масштабы, другие амбиции. Система взаимодействия в Азии усложнилась, появились новые многосторонние союзы. Использовать старые методы уже невозможно. Восток изменился, значит, мы тоже должны меняться. В этом вся суть.

- А институт меняется?

- Оставаясь научной и фундаментальной организацией, мы расширяем практическую работу. Экспертиза проектов в самых разных сферах, от экономики до экологии, продвижение российских экономических интересов в Азии, привлечение инвестиций, взаимодействие с отдельными политическим группами в элитах, - на все эти вопросы мы должны находить прикладные ответы. Количество экспертиз за полтора года, пока я руковожу институтом, возросло почти в десять раз, при этом наши заказчики - не только государство, но и крупные корпорации. А Министерством науки и образования перед нами вообще ставится задача открытия, по сути дела, новых линий изучения. Это и тема «зеленой экономики» в Азии, и инноваций, и новых видов энергетики, учитывая, что Китай переходит к 2060 году на безуглеродные носители. Ставится задача изучения юридической базы взаимодействия с Азией - специалистов по азиатской юриспруденции не хватает.

- Фокус исследований института остается направленным на Китай?

- Конечно, наш основной партнер - Китай, и основная наша тематика - китайская. Но она заметно расширяется. Есть очень много трансграничных процессов, в которые вовлечены как Китай, так и Россия. У нас направления научной деятельности традиционно были разделены по странам даже внутри института, поэтому мы проходим серьезную трансформацию и в этом смысле. Намечаются совместные проекты с Институтом Латинской Америки РАН, Институтом Африки. Есть смысл в создании совместных образовательных платформ, например, с МГУ, где развито востоковедение. Такая кооперация, пожалуй, всем пойдет на пользу.

- Для новых проектов и направлений, наверное, новые специалисты нужны и вам?

- Конечно, нужен приток молодых, активных, пусть и менее опытных, но обладающих совсем другими методами работы. Понятно, что китайская история не изменилась за последние пять тысяч лет, но меняются наши способы изучения. Количественный и компьютерный анализ баз данных, лонгитюдные исследования, то есть изучение на продолжительном периоде, парсинг для сбора информации - для применения этих методов нужен другой стиль мышления, который сегодня присущ молодым людям. Для этого мы создаем молодежные лаборатории, «молодежные инкубаторы», где можно поработать с опытными специалистами.

Разумеется, заменить разом сотрудников ни в коем случае нельзя, потому что наука всегда базируется на школе, а школу не создать с чистого листа. Пока люди могут работать и, самое главное, передавать свой опыт молодежи, они будут работать, осваивая и новые методы. Главная сложность - создать что для молодых, что для проверенных специалистов систему мотивации больше исследовать. Сейчас прямой корреляции между заработком научного сотрудника и числом публикаций работ иногда и не прослеживается.

- На какой заработок у вас может рассчитывать молодой специалист только из университета, например, со знанием китайского?

- Думаю, от 60 тысяч рублей - это должна быть стартовая цена. Причем ставка не меняется, она всегда будет маленькой, например, 20-25 тыс. рублей, а остальное зарабатывается участием в проектах и премиями. На мой взгляд, этого все равно мало. Норматив должен быть около 100 тыс. рублей. Тогда молодежь будет работать, не ища каких-то других средств в подработке.

- Темой Азии сейчас занимаются многие. Почему работать или за экспертизой по Востоку идти нужно именно к вам?

- Долгое время востоковеды и Институт Дальнего Востока как часть востоковедческой науки обладали некой монополией на знание об Азии - они же говорили на китайском или на японском. С определенного момента Востоком действительно стали заниматься все. Монополией мы больше не обладаем. Но мы можем обладать комплексностью знаний. Нельзя, например, изменить мышление китайцев, оно сложилось исторически. Но мы можем «залезть им в голову изнутри» и понять, почему и как они думают. А следовательно, выработать решение, которое не может выработать представитель узкой профессии. Если этого нет, и экспертизу по Востоку начинают давать люди без требуемого уровня знаний, которые, скажем так, нахватались, то это очень опасная история. К сожалению, сейчас такое не редкость.

- Потребность в такой экспертизе, на ваш взгляд, растет?

- Скажу больше – такая экспертиза почти отсутствует. Обратите внимание, как построен российский бизнес в Китае, не только приграничный, но и в целом. Есть производители-экспортеры. Есть органы власти, Минвостокразвития, иногда Минпромторг или Минсельхоз, которые создают базу для экспортных поставок. Но я приведу лишь один пример. Российские компании представляют свои товары для Японии. Очень хорошие товары. Японцы послушали это все и говорят: «Ребята, это здорово, но вы бы хотя бы раз почитали японские санитарные стандарты. Все, что вы представили - это не пройдет». А ведь можно было заранее за пару дней привести в порядок упаковку. Но кто делал мониторинг рынка?

- А кто его может делать вообще?

- Ни Российский экспортный центр (РЭЦ), ни Московский экспортный центр, например, не заказывают регионального или секторального мониторинга. А тот же Китай – он внутри разный. Поэтому российский шоколад с солью, который производят во Владивостоке, не имеет успеха в провинции Хэйлунцзян, но совпадает со вкусами жителей провинции Сычуань. И это только первый шаг в обязательном исследовании, без которого, поверьте, ни одна американская или европейская компания даже не будет строить планы на продажи в Азии. Американцы, например, пользуются услугами Китайско-Американской торговой палаты, состоящей из экспертов, которые могут сказать ему: «Вы знаете, возможно, с вашим товаром не имеет смысла выходить на Китай, но вот во Вьетнам - имеет смысл», или: «Давайте мы сделаем правильную упаковку». Анализ упаковки, символики, вопросы патентования торговой марки во всех нюансах, от обложки до вкуса, чтобы не потерять идентичность товара, что очень просто на китайском рынке, и так далее, - все это нужно.

- Самих предпринимателей кто-то учит, что нужно делать именно так?

- Мы учим. Второй год работает наша совместная с Дальневосточным федеральным университетом программа обучения и переобучения действующих бизнесменов, взаимодействующих или только собирающихся выходить на китайский рынок. Это своего рода ликбез, поэтапно - шаги работы с Азией, где российские методы, как известно, не работают. Эту же цель преследуют наши питч-сессии для российских и азиатских бизнесменов, которые проводятся вместе с РЭЦ и Сколково. Но самое главное – нужно выпускать большое количество информационных материалов.

 

«Власти в России не привыкли обращаться к экспертам»

- Получается, у производителей могут возникать проблемы из-за элементарного непонимания ими особенностей ведения бизнеса с Китаем?

- Обычно это так и происходит. Недавний пример – когда после обнаружения коронавируса на упаковках рыбной продукции из России Китай запретил ввоз минтая, вдобавок заявив, что теперь готов покупать продукцию только за 50% от прежней цены, а наши рыбопромышленники… Нет, безусловно, они все серьезные люди, это крупные компании. Но они пошли к полпреду президента в Дальневосточном федеральном округе Юрию Трутневу, чтобы он написал письмо «китайцам куда следует» или «попросил Путина позвонить».

- Так не работает?

- Это вообще глубочайшая ошибка. Смотрите, все ведь просто. Владимир Путин с Си Цзиньпином договорились обо всем. Дальше дело реальных предпринимателей. Кто перекрывал таможню? Таможенник. У него инструкция. Любит он или не любит Россию - граница закрывается. Значит, речь не о политике, и не о том, «друзья нам китайцы» или нет. При чем тут вообще дружба? Это чистая экономика. А как можно разбираться в этом, не вложив ни копейки в анализ китайского рынка и поведения китайцев? Да, это непросто понять. Но можно же было заранее, за годы до этого предположить, что подобное произойдет, и выработать ответные превентивные меры. Для этого и существуют институты, подобные нашему, которые, насколько это возможно, обучают людей работать с Азией и рассказывают, как нужно делать, а как – не нужно.

- Хорошо, но что бы вы рекомендовали в случае с минтаем?

- Сложно давать советы. Но очевидно, что требовать в этой ситуации от Трутнева, чтобы «он там договорился», бессмысленно. Здесь нужны переговоры другого плана. Речь нужно вести о том, как оптимизировать расходы, как репатриировать прибыль. Например, предлагать работу через режим специальных экономических зон, бестарифных зон – там, в Китае, есть территории, где экспортно-импортные операции ведутся вообще без тарифов и без НДС. И можно даже посчитать, как репатриировать прибыль с наименьшими потерями. Ясно же, когда вы знаете, как устроено китайское финансовое законодательство, вести переговоры проще. Но, к сожалению, наши коллеги, которые ведут переговоры - они отличные производители, но нулевые знатоки китайского рынка. И китайцы, кстати, точно так же плохо знают российский рынок. Это же зеркальная ситуация.

- Серьезно? А у бизнесменов из Китая какие иллюзии по поводу России?

- В Китае многие считают, что в России нет никаких законов. Что нужно прийти, попросить или настоять, лучше раз десять. «Уговорить», так сказать, проблему. И если вы не соглашаетесь, это не потому, что в России есть определенные нормы. А потому, что вы лично не хотите. Да и в целом китайцы не очень понимают, как заходить на российский рынок. Японцам, кстати, тоже кажется, что курильский вопрос – это вопрос «надо договориться с Путиным, или подождать, пока будет кто-то после Путина». Но русское сознание по-другому работает.

- Иностранцы не могут найти эту информацию, неоткуда получить?

- Хороший вопрос. Если вы в Китае попробуете поискать «инвестировать в Россию», вас поисковые системы выведут вовсе не на какое-то министерство или Институт Дальнего Востока, а на фирмы-посредники. Посредники «снимают» деньги не с реализации проекта, а с «движухи» вокруг него. Так возникают разные невероятные явления, например, официальные слушания в Совете Федерации по поводу совершенно нереального проекта поворота российских рек в Китай. Попробуйте-ка что-то подобное организовать в Госсовете КНР… И поэтому, кстати, многие хорошие идеи из Китая у нас буксуют, и мы потом читаем в китайской части интернета: с россиянами невозможно общаться, там все непрозрачно.

- Но и сами китайцы иногда выдвигают кажущиеся невероятными проекты в России, разве нет? Недавний пример с проектом Sherwood Energy Ltd. в Хабаровском крае, которая собиралась строить на берегу Охотского моря самый большой в мире завод по производству метанола, но была остановлена референдумом местных жителей, высказавшихся резко против, - это не из этой же серии?

- Due diligence по поводу китайских партнеров – это тоже правильно. Мы знаем очень много примеров, когда предлагается сделка, даже на уровне администрации региона Китая, подписывается протокол о намерениях, а потом китайский коллега берет некие кредиты в китайском банке под низкий процент и использует средства совсем не для этого проекта. Таких случаев немало. Как этого избежать? Глубокая проверка. Для этого и нужны эксперты.

- Выходит, объяснять, как вести бизнес, нужно обеим сторонам?

- Нужно. Бизнес с Азией выгоден с финансовой точки зрения, но он затратен с точки зрения выстраивания процесса. А самое главное - негатив может случиться даже на пике взаимодействия. Как, собственно говоря, случилось с рыбой: потому что сработала конкретная инструкция.

- Российские власти в этой ситуации, раз уж мы о ней, к вам обращались?

- Нет. И не потому, что во власти глупые люди. Просто психологически российские государственные ведомства не настроены обращаться к экспертам. Более того, они не обязаны их держать у себя. Этот подход, конечно, лучше менять, пока не поздно.

 

«Менять структуру торговли, повышать прозрачность, выдавать дешевые кредиты»

- Часто можно встретить сообщения: российские власти предложили китайскому инвестору построить на Дальнем Востоке такой-то завод, ведут переговоры с такой-то компанией. Почему дальше намерений, как правило, дело не заходит?

- Китаю интересно сырье из России и переброска через Россию своих товаров в Европу. Все остальное - местное дело России. Посмотрите по структуре инвестиций, во что Китай вкладывает в России и во что он, например, вкладывает в Англии или даже в Индии. У нас - в ресурсы. В Индии и Англии - в технологические стартапы, туристическую инфраструктуру, новые технологии. Высокотехнологический сектор в области двусторонней торговли у нас с Китаем - меньше 15%. А мозги в России, безусловно, есть.

- Почему так?

- Китай давно создал свои зоны высоких технологий, где на изобретение можно получить господдержку - около 12 млн руб., если в наших деньгах считать, на год, - открыть лабораторию, производство и выйти на рынок. Российская компания может сделать это, как и любая другая. Но нужен серьезный анализ: может быть, предприятие лучше во Вьетнаме открывать или в Индонезии, где очень дешевый труд, почти на 40% дешевле, чем в Китае. А кто проконсультирует? Есть масса посредников, россиян или китайцев, которые говорят: «Давайте мы вам поможем вывести вас на Китай». А на самом деле здесь нужны не посредники, а лоббисты в Азии. Чтобы они рекламировали возможности инвестирования в Россию, рассказывали бизнесу, причем адекватно китайскому или сингапурскому сознанию: это работа в социальных сетях, создание сайтов, зарегистрированных «на той стороне». Это блоги китайских студентов, которые пишут, как Россия развивается. Или блоги про вложения средств на долгий или короткий период. В общем, массовый промоушн.

- Эта задача по силам только, наверное, государству. Какие еще приоритеты, если говорить о Дальнем Востоке, вы бы выделили для властей?

- Нужно, во-первых, менять структуру торговли - увеличивать долю высокотехнологичных товаров, увеличивать поставки российских продуктов питания. А второй момент – свободные экономические зоны вдоль границ, в том числе распределенные. Технология распределенных зон предполагает, что физически они могут не стыковаться между собой, но при этом работают по единому стандарту и, возможно, даже занимаются производством единой продукции – поэтапно.

- Зоны с преференциями у нас вроде бы есть – территории опережающего развития…

- Это хорошая затея. Но есть важный момент. Когда мы говорим, почему Китай мало инвестирует на Дальний Восток и вообще в Россию, нужно понимать: в реальности мы находимся в огромной конкурентной среде. Сегодня преференции тому же Китаю предоставляют Вьетнам, Малайзия, Индия, Индонезия… Вьетнам, скажем, дает фантастические условия для китайских инвесторов, буквально ноль по всему и защиту. Когда китайский бизнесмен собирается куда-то инвестировать, он в прямом смысле загоняет все параметры в таблицу и смотрит, где выгоднее. Плюс учитывает индекс прозрачности бизнеса. И вот здесь мы с нашими предложениями проигрываем.

- А российский бизнес, на ваш взгляд, может что-то поменять, чтобы успешнее выходить в Китай?

- Дальний Восток психологически и исторически ориентирован только, грубо говоря, на переброску товаров через границу в Китай и наоборот. Но три китайские северо-восточные провинции развиваются медленно, население там падает. Пожилые китайцы уезжают на юг, утекают от границ, перестают быть нашими потребителями. В этом плане, на мой взгляд, главная задача дальневосточного бизнеса – это не столько создавать новые категории товаров, сколько обучиться работать с разными районами Китая, идти вглубь, куда очень редкий российский товар доходит. А государству нужно выделять дешевые кредиты, потому что что закрепиться на китайском рынке можно только через пару лет демпинга. Частный предприниматель из своего кармана это не потянет.

 

«Экспорт энергоносителей окупится, но выручку нужно вкладывать в экспорт технологий»

- Недавно пришла новость, кажется, тревожная - из Китая: к 2060 году КНР переходит на безуглеродную экономику. А мы тут расширяем БАМ, наращиваем экспорт угля через Дальний Восток. Утрирую, конечно, но сколько лет нам осталось?

- Опираться только на официальные заявления руководителей в прогнозах по Китаю было бы неправильно. Вообще, на мой взгляд, время прогностических докладов о Китае прошло: каким бы гениальным ни был специалист, он не может учесть сотни тенденций, которые одновременно присутствуют в экономике этой страны. Да, Китай, скорее всего, выйдет приблизительно к этому сроку на безуглеродную основу. Но наверняка останется целый ряд регионов, которые будут продолжать потреблять энергоресурсы прежнего типа. О Китае принято думать как об СССР: плановая экономика, пятилетки. Но вообще это в духе китайцев – обозначать общую картину, но без каких-либо жестких цифр, чтобы их потом было легче редактировать на ходу.

- Национальная особенность?

- Верно. Китай всегда оставляет себе гибкую основу, потому что мир вокруг нас меняется быстрее, чем мы планируем, - так говорят китайские экономисты. Никто не мог спрогнозировать «торговую войну» США и Китая. Возвращаясь к вопросу. Если мы оптимизируем расходы по тарифам РЖД, которые одни из самых дорогих в мире (и в два раза дороже на одинаковое расстояние, чем в Китае), тогда – да, окупим свои проекты по экспорту угля, и в этом нам 2060 год не угрожает. Точно так же и газовая труба, и нефтяная труба: успеем окупиться. Вопрос в другом. Очевидно, не только Китай, но и весь мир, особенно азиатский, будет переходить на безуглеродную основу. Как следствие, важно те деньги, которые мы сегодня извлекаем из энергоресурсов, вложить в новые технологии, чтобы потом экспортировать уже их. Это непростая история: все упирается в несогласованность действий у нас тут, в России, тогда как в Китае все действия согласованы. Но нам придется это сделать.

- А как это делают китайцы?

- Успех Китая не в том, что китайцы грамотнее планируют - точно так же, как и все остальные. Но они способны очень быстро перестроить модель экономики. Ядро не меняется, но за два-три месяца китайцы могут перестроить практически все хозяйство – огромную страну. И еще Китай не боится, не скрывая этого, дотировать те отрасли, которые являются ключевыми. Взять те же самые перевозки, которые «разгоняют» всю экономику. В России 40-футовый контейнер стоит перевезти на одно расстояние $5-6 тыс., в Китае на такое же - $2,5 тыс. Китайцы заинтересованы в наших дорогах? Нет. Они заинтересованы как можно большее расстояние везти груз по китайской территории – так дешевле.

- В чем глобальный смысл политики Китая сейчас, это можно сформулировать?

- Знаете, действия Китая в мире – это в какой-то мере повторение советского опыта по экспорту идеологии. Только местами все переставлено: не признание коммунизма, а следом деньги, как было у нас. Китайцы говорят: сначала вот - выгодные вам инвестиции, а потом мы может прислать своих администраторов, покажем, как управлять. Удивляются, кстати, если кто-то отказывается: как же так, ведь мы от чистой души. Но инвестиции в данном случае - это когда китайская компания заключает договор с иностранной, потом идет в банк и получает кредит под небольшой процент и с гарантиями. Управляющей компанией проекта при этом остается китайская – ведь Китай дает средства, это хеджирование рисков. И многие страны на это идут.

- Но никакой «красной» идеологии?

- Китай долго подбирался к идее глобализации по-китайски. Лозунги, конечно, есть. Первый - «Один пояс – один путь», и это про экономику. Под идею Нового Шелкового пути выстроена вся инвестиционная и во многом внешняя политика Китая. Второй лозунг: «Единая судьба человечества». Синь Цзиньпин впервые предложил его для стран Центральной Азии, и этот политический нарратив оказался очень хорошо воспринимаемым. Мол, человечество переживает единые угрозы (коронавирус – доказательство тому), и нам надо готовить совместно единый ответ. А США и некоторые другие страны, наоборот, не дают объединиться, постоянно подкидывают какие-то «красные линии», которые нельзя пересечь. И эта идея Китая, грамотно сформулированная, многим понравилась, особенно в Азии, Африке и Латинской Америке.

- Многие, впрочем, видят и опасность…

- Да, масса стран попала в долговые ловушки. Но не намеренно Китай их туда загонял. Это как раз вопрос того, что везде должна быть профессиональная экспертиза. А то, что Китай не добрый дядюшка, раздающий деньги – ну это же и так понятно. «Заливая» всех юанями, Китай получает под контроль ключевые активы, например, глубоководные порты, по всему миру. И параллельно, кстати, переключает внешнюю торговлю на кибер-юань, по сути, первую национально-ориентированную цифровую валюту. И тут, думаю, конечная цель для Китая – это постепенное вытеснение доллара из игры. Готовы ли мы к этому? Думаю, что еще нет.

 

«У Китая и России – одни фундаментальные ценности»

- А Россия – это часть «Пояса и пути»?

- Нет. На мой взгляд, позиция России – очень взвешенная: это хороший, но китайский проект, а у нас есть свой интеграционный проект – ЕАЭС. Да, недоработанный, да, еще не столь развитый, но правильно ориентированный. В то же время, нужно понимать: для нас идея Евразии – это то, в чем мы живем. Вьетнам вот, например, не считает себя частью Евразии. Китай – тем более. Обратите внимание, у нас многие хорошие идеи очень неправильно формулируются. Например, «разворот на Восток», о котором так много писали. Он же очень оскорбительно звучит для Китая, для Индии: «А вы до этого каким местом к нам стояли?».

- Хорошо, Китай свои идеи формулирует лучше. А в чем смысл проекта «Один пояс – один путь», стать мировым лидером?

- Если взять исторический контекст, опыт взаимоотношений с европейскими державами, то развитие Китая – это проблема восстановления национального достоинства. Неслучайно Си Цзиньпин говорит – «возвращение китайской мечты», и всякая экономическая проблема для китайского сознания – проблема эмоционально-нравственная.

В то же время, расширение влияния для Китая - это модель. В Китае много экономических проблем, и они таковы, что развиваться только внутри страны Китай не может - обязан расширяться. Как велосипед, чтобы не опрокинуться, должен ехать. Вообще модель Китая в последние десятилетия была - как можно быстрее и плотнее вписаться в мировую экономику. Получалось, и страна привыкла жить в комфортных условиях. Но нельзя быть лидером, пока ты пользуешься чужой системой, и Китай хорошо осознал это к середине 2010-х. И вот КНР провозглашает новую политику - создание своей мировой системы.

- А как это воспринял сам мир?

- Самое страшное для либерального мира – как Китай смог пережить стресс-тест коронавирусом. Абсолютно нелиберальная экономика оказалась успешной с точки зрения купирования проблемы. В январе-феврале прошлого года, когда вирус пошел вверх в Китае, публикации в американских СМИ были однозначной тональности: все, больше великого Китая нет, он рухнул. И внезапно Китай справляется. Вдруг он становится популярен. И Китай срочно делается «нерукопожатым» и токсичным.

- Американцы еще могут не позволить Китаю стать лидером?

- Пока Китай просто был мировым производителем, американцев это мало волновало, американцы покупали. Но как только Китай залез в две сферы, стал лидером в высоких технологиях и предложи свою альтернативу развития – пошла атака со стороны США. Но, казалось бы, создан антикитайский контур по всему миру, настроены против Китая и Австралия, и Новая Зеландию, и часть Восточной Европы… Китай попал в ту же ловушку, что и Советский Союз в 80-е годы, но быстро ее осознал и сейчас перестраивает систему лидерства. Новый принцип - действовать маленькими шажками и практически на всех направлениях.

- Чем это обернется для нас всех?

- Думаю, мы получим систему не двойного даже лидерства – Китай и США, а систему многополярного лидерства, где, возможно, будут лидеры не только экономические, но и социально-политические. Например, идея Большой Евразии может вырасти в создание некого движения стран, которые в равной степени опасаются быть и под Китаем, и под США (как когда-то было движение неприсоединения), но при этом не хотят портить отношения ни и с тем, ни с другими.

- А кто возьмет на себя разрешение конфликтов?

- Китай вообще никогда не входит в страну, где есть конфликт. Как только конфликт гасится, Китай дет с инвестициями. Не с солдатами, не с охраной, не с частными военными компаниями. И в этом плане Китай очень хочет, чтобы Россия брала эти функции на себя.

- В «Пояс и путь» мы не вступаем. Получается, это наша единственная точка соприкосновения?

- Во взаимоотношениях наших стран есть еще один момент. У нас с Китаем часто совпадают некие фундаментальные нравственные основы, как бы это ни странно звучало. Ценность государства, ценность руководства государства, ценность семьи. И только между Россией и Китаем в переговорах есть понятие «дружба». Конечно, есть историческое наследие. Но, понимаете, понятие приятельских отношений, оно есть и в китайском обществе, и в российском. Эти линии имеет смысл развивать. Межчеловеческое общение между Россией и Китаем – это, пожалуй, и есть воспитание того будущего поколения, которого сегодня еще нет, но которое придет на смену нынешним. Думаю, что в конце концов придет поколение рационалистов, которое должно уметь работать с Азией. Наша задача сейчас – заложить некие основы, чтобы на ближайшие 10-15 лет не было ухудшения отношений.

 

«Внедрение экспериментальных моделей управления в университетах является не просто эффективной практикой, а необходимостью в современном мире. Когда вузы функционируют с большей гибкостью и не полностью зависят от общенациональной системы образования, они способны быстрее адаптироваться к стремительно меняющимся требованиям общества и рынка труда. Ярким примером служит "китайская модель", где культура поэтапного внедрения масштабных изменений методом проб и ошибок стала одним из ключевых факторов успеха страны. Архитектор китайских реформ Дэн Сяопин описывал этот подход метафорой: "переходить реку, нащупывая камни". Это означает, что самые смелые реформы сначала пилотируются в отдельных регионах, чтобы затем выбрать наиболее успешные практики и масштабировать их на всю страну.

Создание университетов, которые сами определяют свою стратегию развития, привлекают ресурсы и формулируют критерии для приема абитуриентов, переводит вузы в проактивную, субъектную позицию. Обычно университеты, за исключением самых передовых, являются инертными и бюрократизированными структурами. Делегирование ответственности и расширение автономии позволяют им отходить от приказного, ручного управления и стимулируют искать пути к инновациям. Такие инициативы в духе низовой демократии – еще одна важная составляющая "китайской модели" развития. Мы привыкли считать китайскую систему управления жесткой и абсолютно вертикально ориентированной, но это является верным лишь отчасти. Жесткость в одних вопросах гармонично сочетается с гибкостью в других: в допустимых рамках поощряется конкуренция и инициатива "снизу", что высвобождает продуктивные силы в обществе. Таким образом, автономия и инициатива позволяют достигать стратегических целей развития, которые ставит государство.

Несмотря на то, что объективные условия в России и Китае различаются, особенно в части качества и объема рыночной среды, подобные практики уже начинают реализовываться и в нашей стране. В рамках федеральной программы "Приоритет-2030" университеты перешли в позицию, когда ресурсы не приходят "сверху" сами, а их нужно добиваться в конкурентной среде на основе ежегодных результатов развития. Это стимулирует университеты повышать эффективность и внедрять новые подходы в своей работе. Например, университеты-участники программы "Передовые инженерные школы" (ПИШ) создают экспериментальные модели, где пилотируются новые подходы для сотрудничества с реальным сектором: от управления ресурсами до образовательных практик. Дальневосточный федеральный университет является участником обеих программ. И, конечно же, о кардинальных результатах на уровне всей системы образования говорить пока рано, ведь такие проекты реализуют в долгосрочной перспективе. Однако, безусловно можно констатировать, что российские университеты сегодня меняют логику своего развития и ведут свою деятельность более осознанно, становятся субъектными.

Субъектность развивает ответственность за свои действия, а ответственность становится ключевым фактором успеха в развитии университетов. Когда вузы сами определяют свои цели, они более осознанно подходят к своему развитию и лучше реагируют на вызовы времени. Осознанные университеты способны быстрее внедрять инновации, адаптироваться к меняющимся условиям и готовить специалистов, востребованных на рынке труда. Это особенно важно в эпоху четвертой промышленной революции, когда технологии меняются с невероятной скоростью, и система образования должна успевать за этими изменениями».

— Валентин Цуньлиевич, какие основные вызовы стоят перед современным востоковедением, китаеведением и что нужно сделать, чтобы их преодолеть?

— В плане функциональном – как сделать свою профессиональную работу по-настоящему нужной, отвечающей требованиям времени, востребованной и эффективной. В материальном плане основным вызовом остается недофинансирование, из-за чего ученые и преподаватели вузов вынуждены размениваться на подработки и отвлекаться от основной работы, требующей максимальной сосредоточенности и творческих усилий. Основным вызовом постсоветского периода остаются и кадры, то есть подготовка молодых специалистов и обеспечение должной преемственности между поколениями профессиональных востоковедов.

— И как преодолеть эти вызовы?

— Конечно, для этого надо усиливать государственную поддержку, разрабатывать новые действенные стратегии развития востоковедения и китаеведения. Нужно повышать авторитет преподавателей и улучшать условия их работы в вузах. Нужно возрождать и совершенствовать лучший опыт организации базового образования в вузах и расширять возможности для регулярных стажировок в изучаемых странах, привлекать молодежь в науку. От всех этих мер прямо зависит успех решения тех задач, которые стоят сегодня перед востоковедами.

— Что дает взаимодействие с зарубежными партнерами? Это «калибровка стандартов», это больше обмен опытом, или что-то еще?

— «Калибровка стандартов» или «сверка часов» позволяет обмениваться лучшим опытом и говорить с зарубежными коллегами на одном языке. Хотя у нас могут быть разные подходы и разные взгляды, мы должны уметь понимать друг друга и договариваться друг с другом. Лишь в этом случае может возникнуть эффект синергии, позволяющий синтезировать усилия всех сторон и решать общие проблемы гораздо более эффективно.

— С учетом нынешнего разворота России на Восток, какие отрасли видятся наиболее перспективными именно в востоковедении? Что в приоритете — экономика, политика, культура? И в части географии — фокус на Китай и Японию или какие-то другие ключевые страны?

— Настоящие востоковеды всегда «повернуты» на Восток, потому что это их судьба, это их жизнь и работа. Никуда им разворачиваться не нужно, просто нужны нормальные условия для профессиональной работы. Кроме того, мы живем в эпоху глобализации, когда уже исчезает любое искусственное противопоставление Востока и Запада. Сегодня Запад содержит в себе Восток, а Восток содержит в себе Запад. Они взаимодействуют и соприсутствуют друг в друге. Так называемые «люди Востока» и «люди Запада» живут теперь по всему миру, которому остается лишь одна возможность – развернуться лицом к самуму себе. Для России «поворот на Восток» тоже предполагает новый взгляд и на внешний мир, и на самих себя глазами друзей и партнеров. Реализация таких подходов невозможна без участия востоковедов. Что касается географии, то фокусы могут быть разными, но все страны – в том числе и Китай, и Япония — являются по-своему ключевыми.

— Какие именно отрасли сейчас особенно актуальны?

— Экономика, политика и культура – все это неотъемлемые стороны нашей жизни, которые одинаково приоритетны, а внимание к ним должно находиться в гармоничном балансе. Культура в широком смысле включает в себя и экономику, и политику. Поэтому знание культуры — это «волшебный ключ», который помогает решать любые проблемы. Безусловно, нам нужны востоковеды, имеющие компетенции в специальных областях знания, таких как право, экономика, финансы и так далее. К овладению этими специальностями можно идти через освоение «микро-компетенций», цель которых — выработать навыки овладения любыми компетенциями. Ведь хороший востоковед не должен быть «узким специалистом». Он должен быть многогранным, иметь способность адаптироваться и овладевать любыми компетенциями в нужное время, в нужном месте.

— Как по-вашему, что проще — востоковеду освоить финансы, право, политику и другие аспекты, или же политику, финансисту или правоведу проще освоить восточный язык и погрузиться в восточный менталитет?

— Думаю, оба пути одинаково трудны, потому что любой человек может стать профессионалом лишь в том случае, если посвящает своему делу всю жизнь. Чтобы стать хорошим востоковедом, нужно потратить на это свою жизнь. Чтобы стать хорошим экономистом или юристом, тоже нужно потратить на это всю жизнь. «Синтезировать» востоковедение с иными специальностями жизненно необходимо. Каждый путь к этому по-своему труден, поэтому не стоит противопоставлять их вообще. Я уверен, что хороший экономист вполне может стать хорошим востоковедом, и наоборот. У нас есть успешные востоковеды, имеющие специальности и ученые степени экономистов, юристов и даже биологов. А один коллега, уже будучи дважды доктором наук в области истории и политологии, готовится защитить третью докторскую диссертацию в области права. По-моему, это замечательный пример профессиональной универсальности! К этому нужно стремиться всем. Я тоже стремлюсь, по мере возможности, расширять свои профессиональные горизонты, хотя многого пока еще не достиг.

— Какие регионы наиболее перспективны сейчас в плане изучения? И можно ли вообще говорить о том, что есть более перспективные регионы на Востоке, а есть менее перспективные?

— Я уже сказал, что пространство со-развития охватывает сегодня весь мир. В последние десятилетия наибольшим спросом пользуется все, что связано с так называемым «китайским миром», который тоже стал теперь уже глобальным: китайские автомобили (кстати, очень хорошие) заполонили российские дороги и все быстрее завоевывают весь мир, как и всевозможные китайские гаджеты. Поэтому я думаю, что мы живем в таком глобальном мире, где потенциально перспективны все регионы.

— Сближение России и Китая, которое мы сейчас наблюдаем, дало что-то нашей науке? Появились ли новые источники литературы или возможность пользоваться недоступными ранее архивами?

— Конечно, у нас появились огромные новые возможности: во-первых, контактов с нашими коллегами, во-вторых, работы с архивами и доступа к научной литературе. Сегодня мы можем дистанционно и бесплатно или почти бесплатно пользоваться огромнейшими цифровыми базами научных данных, созданными в Китае. Китайцы в этом плане опережают нас, так как последовательно вкладывают в науку огромные средства. С другой стороны, имеются и барьеры, потому что не все документы и материалы архивов доступны для зарубежных ученых в Китае. И наши российские архивы тоже не всегда доступны для зарубежных коллег. Но есть и немало примеров успешного двустороннего сотрудничества, основанного на двустороннем информационном обмене.

— Всероссийский съезд востоковедов впервые за всю его историю — с 1997 года — проходит во Владивостоке. Это говорит о том, что Россия действительно развернулась на Восток? Ведь где, как не во Владивостоке, на Камчатке или на Сахалине проводить съезды востоковедов?

— Конечно, это важное событие и важный признак общего разворота на Восток. В целом XIV съезд востоковедов России подготовлен и проводится во Владивостоке на великолепном уровне! История общества востоковедов России началась не в 1997 году – оно было создано в 1900 году и воссоздано Е.М. Примаковым в 1979 году. Но этот съезд действительно проходит во Владивостоке впервые. Коллегам из западных районов нашей страны гораздо труднее доехать до Владивостока, но зато сюда удобно добираться из востоковедных центров Сибири и Дальнего Востока – Екатеринбурга, Новосибирска, Иркутска, Улан-Удэ, Читы, Благовещенска и Хабаровска. Думаю, что мы идем в правильном направлении, а первый съезд во Владивостоке свидетельствует и о растущем внимании к Востоку, и о готовности востоковедов нашей страны поддержать развитие востоковедения на Дальнем Востоке. Я убежден и надеюсь, что это первый, но далеко не последний съезд востоковедов во Владивостоке, что такие встречи будут снова проводиться и во Владивостоке, и в Хабаровске.

— Какую роль ДВФУ вы видите в этом процессе — в становлении востоковедения в том русле, которое сегодня так требуется России?

— ДВФУ может и должен играть ключевую роль. Мне кажется, что сегодня нашему университету (это, кстати, и моя Alma Mater) необходимо активнее усиливать связи с академической наукой, с Российской академией наук, в том числе и с Институтом востоковедения РАН, где я сегодня работаю. Наш институт уже второй год успешно сотрудничает в рамках проекта «Приоритет-2030» с МГИМО(у). Мы очень надеемся развивать подобное сотрудничество и с другими вузами, например, с ДВФУ!

— Вы говорите про науку, но государство хочет видеть прикладные решения: если это научные исследования, то они должны приносить практическую пользу и их можно было оперативно внедрить в бизнес-среду…

— Одной оперативности мало. У государства есть интересы краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные. И эти интересы требуют четкой координации. Нельзя никоим образом продвигать прикладные исследования в ущерб фундаментальным исследованиям, так как прикладные исследования произрастают из фундаментальных. Бизнес может определять оперативную научную повестку, но наука может определять перспективы бизнеса на десятилетия вперед. В случае востоковедения мы обычно говорим не про фундаментальные, а про «классические» исследования, которые, даже если это не всем очевидно, исключительно важны и для бизнеса, который приходится вести в специфичной «восточной» среде. Все это мы очень хорошо видим на примере Китая, где современное руководство активно использует традиции, постоянно цитирует китайских классиков, обращается к примерам из древней китайской истории. Чтобы адекватно понимать смыслы, намерения и цели китайских партнеров, мы тоже должны хорошо знать и понимать китайскую историю и культуру. Такой подход необходим и для «поворота» России в отношении всех стран и регионов Востока.

– Создана единая концепция развития острова Большой Уссурийский, есть определенные направления работы: туристическое, рекреационное, сервисное. Индустриального развития там не подразумевается, и это всем понятно. Даже обработка грузов, мультимодальные проекты будут осуществляться на материковой части. Сейчас больше стоит вопрос не направлений развития острова, а самой реализации концепции. Мы уже писали в Минвостокразвития о том, что нужна точная программа по развитию острова, которая будет содержать конкретные мероприятия со сроками, ответственными лицами, источниками финансирования.

Сегодня на региональном уровне очень мало обсуждений подобных вещей с экспертным и деловым сообществом, зачастую процессы закрыты. Не было обсуждения того же мастер-плана Хабаровска, который делается для людей, для создания благоприятной среды в Хабаровске и на Большом Уссурийском тоже. А ведь это можно назвать Хабаровской агломерацией по аналогии с Владивостокской. В перспективе Хабаровск может стать миллионником, тем более что на правительственном уровне стоит задача – создать миллионники в регионах, в том числе на Дальнем Востоке.

Конечно, открытие грузопассажирского пункта пропуска станет катализатором всех процессов, в том числе развития туризма, привлечения бизнеса, инвесторов из других территорий России и иностранных капиталов. Но здесь опять же нужно понимать, как это можно реализовать, какие потенциальные инвестпроекты уже есть, какие вошли в мастер-план Хабаровска. Мастер-план по развитию Большого Уссурийского острова Корпорация развития Дальнего Востока должна подготовить к июлю следующего года. Если это будут делать только сами московские специалисты, если они будут рассказывать, как и где нам жить, то это, наверное, будет неправильно. Нужно приблизить работу сюда. Президент давно говорит, что федеральные министерства и ведомства должны переехать на восток страны. Я считаю, что хотя бы для обсуждений они должны чаще приезжать на Дальний Восток, проводить форсайт-сессии, стратегические сессии, просто рабочие группы.

Я вошел в специальную рабочую группу по развитию Большого Уссурийского острова, как раз, там можно было бы участвовать, предлагать инициативы. Потому что пока непонятно, какую часть острова планируется защитить береговыми укрепительными сооружениями. А ведь именно там будет определена территория под застройку будущих объектов. Я понимаю, что это дорогостоящие мероприятия, инфраструктурные затраты, тем более в условиях сегодняшнего времени, но можно, рассмотреть и государственно-частное партнерство.

Полпред президента Юрий Трутнев сказал, что своих капиталов достаточно, и мы сможем самостоятельно все сделать. И действительно, российский капитал сегодня имеет возможности развивать на своей территории инфраструктуру, создавать инвестпроекты и делать это без привлечения иностранных вложений. Но нужно разработать финансовые модели для развития транспортной, инженерной и другой инфраструктуры. Тогда бизнесу будут понятны правила игры.

Также нужно просчитывать вложения в создание инфраструктуры, которые вернутся в виде будущих налогов. Ведь, с одной стороны, государство вкладывает деньги в создание инженерной, дорожной инфраструктуры, а с другой – создает инвестиционную привлекательность для проектов, в которые вкладывается частный инвестор. Он же создает налоговую базу и рабочие места.

Конечно, здесь нужно подключать, в том числе, и науку, чтобы ученые просчитали все цифры – не только затраты, но и будущие доходы. Когда строили БАМ, многие говорили, что это дорога в никуда, слишком затратная стройка. А сегодня, мы понимаем, что БАМа даже после реконструкции не хватает. Жизнь развернула все на восток. Такие моменты нужно обсуждать и просчитывать. Не надо бояться больших расходов, надо бояться малых доходов. Сначала государство и другие институты развития инвестируют, создают условия, вкладывают деньги в инфраструктуру и снижают риски для бизнеса, тем самым привлекая частые инвестиции, а потом эти деньги возвращаются в казну в виде налогов. Пускай не в среднесрочной перспективе, но возвращаются.

Мы десять лет ждали развития Большого Уссурийского острова. Мост построили в 2013 году, было поручение президента о создании туристической рекреационной зоны, но ничего до сих пор не создано, хотя за это время можно было пассажирский пункт пропуска открыть. Туристический обмен бы уже пошел, в дальнейшем проект было бы проще развивать. Но разные финансовые группы в этом не заинтересованы. Я знаю, что предпринимаются различные меры, чтобы проект как можно позже заработал, потому что он повлияет на транспортные и туристические потоки.

Важна концентрация экспертного сообщества, органов власти, бизнеса, нужно понимать, кто возьмет на себя инфраструктурные затраты. Ведь если говорить об увеличении турпотока в Хабаровский край из Китая, то нам нужно понимать, что потребуется в 100 раз больше номеров в гостиницах, мест в ресторанах и заведениях общепита. А это инвестиционный цикл, который занимает несколько лет. Уже сегодня с открытием этих новых мест мы опаздываем.

Есть проект пассажирских круизов по Амуру. Это тоже ниша, это туристическое предложение для гостей, прибывших на Большой Уссурийский. В национальном проекте есть планы по увеличению въездного туризма в три раза, доли туризма во внутреннем валовом продукте – до 5%. У нас есть прекрасная возможность перевыполнить эти показатели за счет появления грузопассажирского пункта пропуска на Большом Уссурийском. Но здесь главное – не тянуть одеяло на себя, а разровнять его и действовать вместе: обсудить направления, внести предложения, нащупать проблемные точки и найти точки роста, налаживать диалог между бизнес-сообществом и властью. Этот проект даст хороший толчок для развития города и региона, поэтому мы должны всем миром навалиться, и своими идеями, энергией двигать его вперед и получать от него эффекты.

— Отельеры и рестораторы на Дальнем Востоке всегда готовы к приему туристов, ведь это их основная специализация. Другой вопрос, готово ли достаточное количество качественной инфраструктуры? Тут ответ, как мне кажется, повисает в воздухе. И это не связано с какими-то региональными проблемами, это связано с общефедеральной достаточно серьезной бедой. Потому что гостиничный бизнес долгие годы был экономически не очень интересен, а это несет за собой целый ряд факторов. Во-первых, в таком положении бизнес проигрывает  ряду отраслей с точки зрения привлекательности в моменте, сроков окупаемости, рентабельности чистых активов. А во-вторых, у государства нет каких-то серьезных поддерживающих, мотивирующих программ, задач и историй, которые бы выгружали в бизнес.

Раньше после падения железного занавеса людям было прикольно поехать и посмотреть мир. И его не просто посмотрели, а задержались на этом и привыкли. При этом основная платежеспособная часть аудитории вывозила свои деньги для отдыха, оздоровления, культурного туризма за рубеж. Поэтому мотивации создавать качественную инфраструктуру внутри страны как будто бы не было либо её было недостаточно. Сейчас пандемия и СВО привели к тому, что мотивация стала совсем другой. Государство начало создавать условия для развития отрасли, страна в этом плане сделала серьёзный шаг. Еще есть резервы, но в целом отношение к инвестициям в отели достаточно серьёзно поменялось в стране.

Но при этом есть одна сложность, очень большая и очень серьёзная. Для того чтобы построить гостиничный комплекс, нужно в среднем не менее трёх лет – за полгода такую задачу не решить. Да, есть модульные отели, есть быстровозводимые конструкции, есть глэмпинги, но, во-первых, они не меняют ситуацию, например, связанную с городскими потоками, потому что, как правило, строятся в курортных и загородных локациях, а во-вторых, это достаточно небольшие комплексы, не обладающие достаточной инфраструктурой, чтобы всерьез влиять на изменения туристических потоков, поведение гостей и прочее.

На мой взгляд, сейчас на многих территориях, и на Дальнем Востоке в том числе, предприниматели заинтересованы в развитии туризма, в строительстве отелей, просто им не хватает диалогов, обратной связи, понимания этого бизнеса. И еще одна важная причина – время, ведь, к сожалению, все это происходит долго.

Инвесторы готовы вкладываться в проекты на Дальнем Востоке, просто здесь стоит вопрос конкуренции за рынок капиталов. У человека есть выбор – инвестировать в офисный центр, например, в гостиницу, в торговый центр или в жильё. Это вопрос его выбора с точки зрения финансовой модели, и это очень важно понимать. Для развития отрасли, для инвестиций и вложений должны быть экономические предпосылки. Если они созданы и находятся на высоком уровне, то все получится.

- Дальнему Востоку нужен массовый турист, но как некая часть турпотока. Этот поток должен быть разнообразным: индивидуальные туры, малые группы, массовые потоки на постоянной основе. У Дальнего Востока все для этого есть: объекты показа, территории, куда массовые потоки пустить невозможно из-за экологических и природоохранных ограничений, и городская среда – крупные города и поселки, Как пример – Хабаровск. Не просто так его называют европейской столицей Дальнего Востока, причем называют его так не россияне, а иностранцы.

У туриста, который собирается куда-то ехать, основная задача – переключиться. Он на положительных эмоциях, у него множество ожиданий, он хочет чего-то неожиданного, чего-то яркого, чего-то, что оставило бы в его памяти определенный след. Дальний Восток – как раз одно из тех мест, где турист точно все это получит. Да, сюда очень сложно заманить туриста, но и сложно представить, что человек, который здесь побывал, не получил ярких впечатлений. Я таких случаев не припомню.

Когда мы по государственной программе впервые привезли на Дальний Восток детские группы с запада России, они, стоя на берегу Амура, были поражены, и говорили о том, что увидели окраину Родины. Они были очень удивлены, что это еще не окраина, что до нее еще лететь и летать. Такие примеры говорят о том эмоционально-психологическом, с положительной точки зрения шоке, которые люди испытывают, когда приезжают сюда. Они понимают, что города на Дальнем Востоке не стоят посреди глухой тайги, что по улицам не ходят медведи. Они видят современные улицы, здания, архитектуру и все, что соответствует современному городу в мировом смысле. У многих в этом плане мировоззрение перестраивается.

Сегодня все знают о российском Дальнем Востоке, постоянно слышат о нем, но когда видят его сами, то уже по-другому к нему относятся, ведь эта территория оставляет самые положительные ощущения.