– Лена, с чего началось твое увлечение фотографией, чем вдохновлялась в самом начале и чем сейчас?

– Впервые загорелась фотографией в начале 2000-х годов, после того как сходила в большой поход помощником гида. У нашего главного гида получились тогда классные фотографии на пленочный фотоаппарат. Себе я тоже такой купила и начала экспериментировать. Со временем приобрела цифровой фотоаппарат, испытывала его в походах с туристами, спортсменами, снимала природу, людей, соревнования.

– Ты где-то училась в последствии или самостоятельно освоила?

– Я самоучка, училась по книжкам – это Камчатка, проблемы с интернетом были до 2016 года, скачивать какие-то материалы было проблематично, изначально вообще невозможно. А потом начали появляться в России фан-сайты разные, в том числе для фотографов, где можно было задать вопросы фотографам из других регионов. Очень классные фотографии всегда были в спортивных журналах – «Доски», «Оn board». Там публиковалось большое количество зарубежных топ-фотографов, на которых хотелось равняться. В фотографии, как и во многих других сферах, также важна «насмотренность». Посмотришь, как другие работают, что-то свое придумаешь, где-то совета спросишь. Но потом все начали резко переводить в цифру, печатные журналы у нас начали исчезать. Долгое время держался журнал «Вертикальный мир», но он тоже ушел в онлайн. И это такая печаль и боль для многих фотографов, которые хотели бы, чтобы их работы были напечатаны.

Сейчас все онлайн. Лично я не очень стремлюсь выкладывать свои фото в интернет. Потому что некоторые недобросовестные пользователи могут взять твои фото, опубликовать у себя, не подписывая. А каждому автору хочется, чтобы его имя было на фотографии. Когда у меня спрашивают разрешение на то, чтобы взять фото, я спрашиваю для каких целей. Если это цель коммерческая, я говорю, что фото можно купить. Это же моя работа, мне не дадут кусок хлеба в магазине просто так. Однако для социальных целей я могу предоставить фото бесплатно.

– А офлайн-конкурсы не спасают от дефицита печатных фотографий?   

– На самом деле, я на конкурсы тоже перестала уже отправлять свои работы, поскольку я нахожусь на Камчатке. И отсюда не видно крутых выставок, да и лететь для участия, допустим, в Москву – это как минимум дорого. Ну и, как многие творческие люди, я достаточно самокритична, и, считаю, что еще не сняла свой шедевр. Хотя не раз становилась победителем или финалистом достаточно крупных конкурсов.

– Ты делала крутую выставку на Камчатке, посвященную извержениям вулканов. Как все прошло?  

– Да, небольшая выставка прошла в Петропавловске, в арт-пространстве «Все связано». Там было 13 работ. Все их потом раскупили. Выставку я делала полностью на свои средства. Печатала фотографии в Москве, так как там достойное качество. В общем-то, продажа этих фото и окупила печать выставки. Это был пробный шар, который позволил мне понять, как это вообще – организовать выставку, какие есть сложности, как нужно подходить к выбору фотографий. Часто, пока не увидишь в напечатанном виде, просто не представляешь, как смотрится фотография, цепляет она или нет.

– Насколько опасно снимать извержение?

– Я же еще гид-проводник и давно занимаюсь туризмом на Камчатке. Конечно же, мы выбираем наиболее безопасное место, адекватное расстояние. Мы не самоубийцы. В 2023 году при съемке извержения от нас до вулкана было 27 км, плюс, мы специально расположились на возвышенности, чтобы, если вдруг пойдут пирокластические потоки - это когда раскаленный газ из кратера вулкана несется с огромной скоростью вниз, собирая в свой поток пепел, шлак, камни, мы оказались в недосягаемом для него месте. Также хорошая оптика, хорошая камера, и получилось, как будто мы стоим вот прям рядом.

– Ты работаешь в жанрах пейзажное фото, тревел-фотография, репортажная и спортивная фотография. Скажи, а что самое сложное в работе фотографа твоего жанра?

– Сложностей никаких, только нужно технику регулярно обновлять, а это недешево. Появляются новые фотоаппараты, объективы. Более скоростные, более емкие, более четкие. Погода не пугает – все зависит от того, что ты хочешь снять: шторм, ветер, брызги океана. Просто одеваешься по погоде и защищаешь камеру, для этого есть специальные средства. Если снимать людей, то, наверное, всегда волнует адекватное восприятие. Но на Камчатке я с таким не сталкивалась.  

– Есть у тебя есть особенное, любимое место для съемок на Камчатке? Может быть, даже любимая фотография?

– Самая, конечно, моя любимая — это Ключевская группа вулканов, в составе которой аж 13 исполинов. Там невероятно разные пейзажи. Если это вулкан Толбачик, то это гигантские шлаковые поля, а с другой стороны – тундра с лавовыми потоками. Плюс, с его кратера вид на самый высокий действующий вулкан Евразии — Ключевской. Если объехать Ключевской вулкан, там есть место под названием Апахончич: красивейший разнообразный ландшафт и обзор на четыре вулкана. Все это — зона современного активного вулканизма, там постоянно что-то происходит. Например, тот же Ключевской извергается в среднем раз в два года, а Безымянный почти постоянно выдавливает из кратера вязкую лаву, которая в темное время суток напоминает огненную реку. А еще там невероятное звездное небо.

Южная группа вулканов - Мутновский, Горелый, Вилючинский. Там есть два невероятных времени: сентябрь, когда тундра покрывается желтыми, красными, бордовыми красками, а на верхушках вулканов появляются шапки из снега; начало июля - когда снег начинает таять, текут ручьи, снег на тундре и в кальдере вулкана Горелый становится ярко-голубого цвета. И в это же время на любой, даже маленькой полянке, освободившейся от снега, начинают цвести цветы, например, редкие золотистые рододендроны. Чтобы за мишками поехать посмотреть – Ключевское озеро. Особенно хорошо там осенью, когда лес начинает становиться золотистым, а мишки округляются перед тем, как лечь в спячку. Вообще у нас очень много красивых мест, даже совершенно неочевидных, но до многих из них надо пройтись ножками.

По поводу фото: у меня есть несколько любимых, но там скорее любимые объекты на фотографиях. Допустим, Кроноцкий вулкан. По моему мнению, вообще самый красивый вулкан мира. Идеальная острая форма, очень красивый. И там, где Кроноцкое озеро и Кроноцкий лиман – место шикарнейшее, но добраться туда можно только вертолетом.

Нравится мне фотография с дрона, которую я сняла во время извержения вулкана Карымский – водопад внизу и вертолет стоит. Тут я довольна собой максимально – это панорама, снятая с дрона, и там все в одном кадре.

– Можно сказать, что ты во всех уголках Камчатки уже побывала со своим фотоаппаратом?

– Нет конечно. Чтобы всю Камчатку посетить, жизни не хватит. Я каждый год стараюсь открывать какие-нибудь новые местечки для себя. Допустим, в этом году я впервые побывала на Командорских островах: в составе научной экспедицией во главе с Владимиром Буркановым. Это один из немногих социалистов России, кто занимается изучением морских львов – сивучей. Мы помогали ученым в обслуживании фотокамер. А в предстоящий сезон пока что не знаю, еще не придумала.

– Расскажи, как прошел твой сезон как гида? Много ли людей приехало? Как июльское землетрясение повлияло?

– Сезон прошел бурно, но людей меньше приехало – из-за землетрясения и не прекращающихся афтершоков кто-то побоялся ехать и отказался от тура, кто-то перенес на следующий год визит. Хотя, были и те, кто наоборот купил билеты и примчался, чтобы увидеть извержения вулканов Крашенинникова и Ключевской, начавшиеся сразу после землетрясения.

– Что в планах на будущий год?

– Я гид-экскурсовод, а в следующем году буду защищаться на инструктора-проводника в соответствии с новым законодательством. Хочу делать интересные проекты именно туристической направленности. Сейчас ведем переговоры об организации фототуров на Камчатку. Это востребовано как у начинающих фотографов, так и у профессионалов. Можно убить за один приезд двух зайцев, как говорится. И Камчатку посмотреть, и увезти отсюда классные фотоработы, которые, возможно, займут призовые места на конкурсах фотографий. 

Работаю иногда с туристическими компаниями и снимаю путешествия их туристов, которые понимают, что не хотят ходить с телефонами, а хотят наслаждаться красотой. Ведь, когда ты смотришь глазами, то можешь оценить весь тот объем красоты, что вокруг тебя, а когда через камеру телефона — постоянно отвлекаешься, ориентируешься на экран, впечатления притупляются.

Максим Ванке, 36 лет, родился и живет на Камчатке. С 2013 года занимается геофизическими методами поиска и разведки твердых полезных ископаемых. Около трех лет работал в «Камчатгеологии» в должности геофизика 2 категории, пять лет трудился геофизиком первой категории в Магаданской области, но вернулся на родину и ушел в частную организацию, которая занимается геолого-разведочными, геофизическими и геохимическими работами в области изучения недр и воспроизводства минерально-сырьевой базы.

– Максим, как проходят рабочие будни геолога?   

– Начну с того, что профессиональный праздник геологов и специалистов геологической сферы с советских времен отмечается в первое воскресенье апреля. Это считалось днем, когда люди отдыхают перед выездом на полевые работы. Сейчас в поля в нашем регионе выезжают либо в конце мая, либо в начале июня. Обусловлено это тем, что чаще всего работать приходится в высокогорье и нужно ждать, когда сойдет снег.

До этого периода идут подготовительные работы, изучаются территории, на которых придется работать, поднимаются ретроспективные материалы, старые отчеты, карты, отмечаются точки интереса, намечаются маршруты. Всю весну мы этим занимаемся. Ближе к началу сезона закупаем необходимый инвентарь, оборудование, продовольствие. Все это доставляется либо морем, либо самолетом, выгружаем, собираем палатки, ну и дальше, в зависимости от удаленности участка, используются вертолеты или вездеходная техника, и начинается работа.

– Сколько человек обычно в группе?

– В зависимости от задач. Чаще всего от 10 до 50 человек. Если это легкие работы, чаще всего отряд не превышает 15 человек. В составе такого отряда обычно примерно поровну инженерно-технического персонала и рабочих. Маршрутная пара как раз и состоит из геолога и рабочего. Если работы связаны с бурением, то это уже может быть 30−50 человек: буровой отряд, механизаторы. Техника на такие работы забрасывается без нашего участия, в зимний период.

– Сколько вы там проводите времени, как правило? Или тоже по-разному?

– Самое длительное мое пребывание в поле – полгода: заехал 22 июня и выехал 19 декабря. Но так бывает нечасто, в основном два, три, четыре месяца. Работаем только в световой день, то есть летом встаем очень рано, и должны вернуться засветло. Это связано с техникой безопасности. Пешком много приходится ходить.

– Поиск месторождений вы ведете с помощью приборов или еще по каким-то признакам?

– Определенные поисковые признаки есть у каждого типа месторождения. Одно из самых очевидных – потоки рассеяния. В ручьях, в крупных реках чаще всего остаются мелкие частички золота, они обнаруживаются при шлиховании (это один из способов обнаружения золота). Шлихуется определенный участок потока, и, если в нем обнаруживаются «знаки» золота, – следует искать выше по течению. Это самый такой простейший, банальный признак, пришедший из самых истоков. Электроразведка и магниторазведка – одни из основных методов геофизики для поиска месторождений. В первом случае изучаются сопротивление и способность породы накапливать электрический заряд при внешнем воздействии. Специалисты определяют аномалии — участки, где отклик отличается от фона. Есть очень много методов для достижения этой цели. Второй метод чуть попроще, сейчас очень активно внедряется использование беспилотных летательных аппаратов для проведения магниторазведки.

– Часто вы находили месторождения, будучи в полях?

– Месторождений, которые в дальнейшем вводили в эксплуатацию, – ни одного. Это большая редкость. Не каждому геологу за всю жизнь получается найти хоть одно месторождение, которое в дальнейшем пойдет в промышленную разработку. Все, что сейчас работает, это преимущественно заслуги предшественников. Были у нас месторождения, которые в дальнейшем проходили стадии от поисков до оценки. Чаще мы находили небольшие месторождения, которые потом откладывали до лучших времен.

– Насколько профессия геолога редкая для Камчатки и Дальнего Востока? Испытывает ли отрасль дефицит кадров?

– Для отрасли дефицит кадров действительно сейчас очень острая проблема. Просто не хватает специалистов. Геологические специальности можно разделить на два вида – инженерная геология, которая связана с исследованием грунтов для строительства зданий, каких-то инженерных объектов, а есть поисковая геология – поиск и разведка полезных ископаемых, которая опять-таки делится на два вида: очень актуальный поиск и разведка нефтегазовых месторождений и твердых полезных ископаемых (в основном, золото, серебро, медь). Специалистов по нефтегазу по России много, а по ТПИ крайне мало. Насколько я помню, на Камчатке уже лет пять не выпускают специалистов такого профиля.

– Недра Камчатки уже все изучены, в частности по ТПИ?

– И про Камчатку, и про всю Россию можно сказать, что все изучено вдоль и поперек советскими геологами. Может быть, остались какие-то белые пятна, но их немного. Однако технологии за последние 20−30 лет шагнули очень далеко, и уже те месторождения, которые в прошлом казались нерентабельны, сейчас становятся актуальными. Банальный пример — месторождения типа high sulfidation –большеобъемные, но с низкими содержаниями полезных металлов, с низким содержанием золота. Раньше извлекать там золото было очень дорого и нецелесообразно, сейчас с технологиями кучного выщелачивания они позволяют добывать полезные элементы даже на таких месторождениях. Доизучать их не всегда представлялось необходимым, а сейчас уже более внимательно приглядываются, производится оценка и разведка. Признанными лидерами по добыче золота на Дальнем Востоке являются Якутия и Магаданская область. Крупных месторождений на Камчатке на текущий момент нет, но среднего размера имеются.  

– В каких районах Камчатки вы проводите поисковые работы?

– Раньше на Камчатке были запрещены поиск, оценка, разведка месторождений в пределах определенной параллели на юге полуострова, потому что был взят курс на сохранение природы, экосистемы флоры и фауны, и под поиски золота отдали северную часть. Но сейчас пошла тенденция к смещению, и нам стали разрешать работать южнее. Но стандартно мы работаем в средней части Камчатки и на севере.

– Какими качествами должен обладать геолог, геофизик?

– Наверное, в первую очередь, это целеустремленность, терпение, ум. У геологов даже лозунг есть — «Умом и молотком!». Вся наша работа так или иначе заключается в том, что ты думаешь и делаешь.

– Как ты можешь оценить опасность своей работы, с какими сложностями приходится сталкиваться?

– Сложностей, наверное, может и не возникнуть никогда, если ко всему подходить с трезвой головой и не лезть на рожон. Руководствоваться техникой безопасности, трезво оценивать свои силы и возможности. Большинство несчастных случаев происходят тогда, когда по глупости залез на гору или скалу и не знаешь, как спуститься. Тут главное помнить, что тебя дома тебя ждут.

– Как вы там питаетесь, в каких условиях живете?

– Тоже зависит от вида работ: это могут быть и очень тяжелые условия быта, и вполне комфортные. Бывает такое, что заезжаем на участок, где никто никогда не был, маленьким отрядом в 5−6 человек, и приходится тяжеловато – чтобы помыться, греешь воду на костре, чтобы поесть, опять-таки кипятишь воду на этом костре, живешь в палатке (в принципе, палатки – наше основное жилье). А когда группа большая, зачастую для нас завозят 20-фунтовые контейнеры (балки) – полноценное жилище. Бывает, и баню ставят, и душевые кабинки, и кухни бывают шикарные.

Что касается питания, то мы берем морозильный ларь, доверху набитый мясом. Так получается дешевле, чем везти тушенку и сублимированные продукты. Мы привыкли к такому образу жизни – жить в палатке, готовить в полевых условиях. Но практически всегда с нами в поле едет повар. Питаемся мы хорошо. За редким исключением. Однажды на участке мы неделю питались один раз в день, это был рис со свеклой. Просто по независящим от компании причинам нам не смогли доставить вовремя продовольствие.

– А что происходит после того, как вы возвращаетесь с полей?

– По возвращении начинается так называемый камеральный период. Это период, когда мы обрабатываем отобранные пробы, отправляем в лабораторию для изучения, чтобы узнать уровень содержания металлов. Строим карты, при необходимости вносим корректировки в предыдущие материалы, оцифровываем, компилируем данные и пишем отчеты, а также строим планы на предстоящий год.

– Происходит ли у вас какое-то взаимодействие со специалистами смежных специальностей – например, даете ли вы полученные данные, скажем, картографам?

– Все, над чем мы работаем, является коммерческой тайной. К тому же, мы не владеем теми участками, где работаем. Всеми недрами владеет государство, мы получаем лицензию на определенный вид работы, защищаем проект. У нас есть договор о неразглашении, мы должны предоставить информацию о выполненных работах только государству. Отчеты уходят в Минприроды.

– Тебе нравится твоя работа? Видишь себя где-то еще?

– Да. Каждый раз, когда я размышляю о возможных переменах в своей жизни, то начинаю думать – как я без этого? А как я без своих коллег? Коллеги-геологи – это не просто люди, с которыми ты делаешь общее дело, это больше. Вместе мы проводим очень много времени, они становятся действительно близкими людьми, друзьями.

– Чего вам не хватает в полях?

– Очень сильно скучаем по семье, родным, друзьям. Это, наверное, самое тяжелое в нашей работе.

 Мои картины… мои картины написаны маслом в технике фигуративной живописи – это яркие контрастные цвета, где-то наивный стиль. Для всех работ референсами служили фотографии моего дома, в котором я жила с 7 до 19 лет. Сейчас мне 26, и я живу уже отдельно. Фото я сделала, когда в последний раз заходила в ту квартиру в Хабаровске. Нужно было просто какую-то вещь забрать, быстро прям заскочить, но увидев этот бесконечный хлам снова – после долгого перерыва, меня накрыли неприятные эмоции, и я начала фотографировать, как бы защищаясь от этих чувств. Так бывает, когда люди видят что-то им неприятное, и машинально начинают доставать телефон и снимать. Я знала, что в это место, скорее всего, очень нескоро повторно попаду, и мне хотелось иметь, наверное, какие-то доказательства того, что все это правда было. Примерно на втором году психотерапии я начала задумываться о том, что хочу сделать такую выставку.

В терапию я пришла с проблемой высокой тревожности в ковидный период, когда все сидели дома, то есть я шла прям по нужде, от безысходности. Позже психолог призналась мне, когда она меня увидела, то подумала, что ничем не сможет помочь. Настолько я была закрыта. Она меня даже сравнила с волчонком, который хочет есть, идет к людям, но при этом огрызается и боится. Мы четыре года работали в психоанализе. Это в первую очередь разговоры. Мне в начале и правда было страшно рассказать об этом постороннему человеку – психологу, потому что тема патологического накопительства для меня была табуирована. Был страх отверженности, что если я расскажу, то меня не поймут или будут смеяться.

Когда я была маленькая и пыталась что-то выкидывать, когда человек был на работе, заканчивалось все ссорами. Я вообще не представляю, как это происходит, но он видел, что где-то какой-то пакетик на миллиметр сдвинулся, хотя он в таком хаосе лежит. Ну то есть, я бы точно не заметила, а там человек действительно видит, что кто-то трогал пакетики, что кто-то пытался что-то вытащить оттуда, выкинуть и так далее.

Я не знаю, почему мой близкий человек занимался накопительством, и мы никогда не разговаривали об этом, так как он достаточно холодный. Но когда я родилась, этот синдром накопительства уже был. Человек ведет социальную жизнь, ходит на работу, которая связана с людьми. Он не видит в этом проблемы. Каждая принесенная домой вещь, по его мнению, когда-то может пригодиться, а значит, не надо будет покупать. Экономия. Или можно продать. Но проблема в том, что эти вещи не используются, не продаются, не носятся. Они просто лежат. Этот человек довольно экономный, старается смотреть что-то подешевле, поэтому на моих картинах можете видеть надписи дискаунтеров на пакетах – «Экономыч», «Близкий».

Во взрослом возрасте буквально до драк доходило за какие-то пакетики, использованные одноразовые контейнеры, которых и так в доме уже сто тысяч. Он их все равно оставляет, вдруг, пригодится: какую-то еду убрать и так далее. И я не могу на человека никак повлиять, могу сделать выставку, могу осветить эту тему, но за шкирку к врачу я никого не потащу.    

Для меня эта выставка – это способ разделить мой опыт со зрителем, рефлексия через искусство, попытка говорить о чем-то болезненном, при этом не рассказывая об этом, то есть это работа через образы. Например, на выставке можно увидеть четыре картины с белым котом, который стоит посреди кучи мусора с выпученными от страха глазами. Многие зрители подходили и спрашивали: «А кот жив?». Я говорю: «Кота у меня никогда не было». Этого кота я, наверное, ассоциирую с собой – маленький испуганный котенок в бесконечных цветных текстурах.

Помимо картин на выставке есть три инсталляции. Первая – это домашний диван. Ткань, которой он обтянут, она архивная, то есть с той квартиры. Я покрасила ее баллончиками и получился разноцветный грязный диван. Вторая инсталляция – это замоченные детские вещи. Вещи тоже мои. И третья – это инсталляция с Дедом Морозом и Снегурочкой как символ надежды на хорошие изменения, что жизнь будет иная.

Да, выставка получилась достаточно откровенной, но я не ощущаю себя голой, наоборот, это какая-то отдушина для меня. Главная цель выставки – снять табу с темы патологического накопительства. Почему это важно? Я сама долго не осознавала, что моя тревога во взрослом возрасте напрямую связана с пережитым в детстве опытом, а значит, не искала помощи. Я думала, что это нормально. Но пройдя курс психотерапии я улучшила качество своей жизни. Тревога и стыд ушли. Возможно, кто-то в моих картинах узнает свой опыт и тоже захочет измениться.

Что касается людей, которые несут всё домой, то они, как правило, не обращаются за помощью. Их все устраивает, и они рационализируют все, что делают. Клетка для хомяка, найденная на помойке, куча одноразовых контейнеров и ложек, пакеты, неработающая техника. Всё это, по мнению, может еще пригодится когда-то потом. Но проблема в том, что вот это потом становится их идеологией.

Я хочу двигать эту выставку дальше. Есть планы после Хабаровска попробовать ее вывезти на запад страны. Посмотреть выставку можно до 30 ноября в галерее «Биом».

СПРАВКА

 Синдром Плюшкина — это бытовое название синдрома патологического накопительства. Оно происходит от персонажа романа Н.В. Гоголя «Мёртвые души» — Плюшкина, скупого старика, превращавшего своё имение в свалку бесполезных вещей.

Это психическое расстройство, при котором человек испытывает непреодолимую потребность сохранять и собирать предметы, независимо от их ценности, и не способен расстаться с ними даже при очевидной бесполезности. Со временем это приводит к захламлению жилья, возникает опасность пожаров или обрушений. Кроме того, человек может подхватить

респираторные заболевания из-за пыли, споров плесени и аллергенов, кожные инфекции — из-за антисанитарии и укусов насекомых. Также возникает социальная изоляция — стыд, страх быть осмеянным, отказ пускать гостей.

Люди занимаются неконтролируемым накопительством по нескольким причинам. Это может быть страх потери и бедности, дефицит чувства контроля над жизнью — человек компенсирует это контролем над вещами. Также среди причин – одиночество и изоляция; депрессия, посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР); ранние травмы утраты (например, смерть близкого); воспитание в семье, где вещи наделялись особой ценностью («всё пригодится»).

Синдром обычно ярко проявляется к 40–60 годам. Лечение комплексное и длительное и обязательно включает в себя психотерапию.

Справка

Фрегат «Паллада» — трёхмачтовый парусно-винтовой корабль Российского Императорского флота, спущенный на воду в 1832 году в Санкт-Петербурге. Он стал одним из самых известных судов своего времени благодаря дальним морским экспедициям и описанию в книге Ивана Гончарова «Фрегат “Паллада”». В 1852–1855 годах корабль участвовал в дипломатической миссии в Японию под командованием вице-адмирала Е. В. Путятина. Во время Крымской войны «Паллада» находилась на Дальнем Востоке и использовалась для защиты российских интересов в Тихом океане. Из-за технических неполадок и общего износа судно было признано непригодным к дальним плаваниям. В 1855 году фрегат находился в японском порту Нагасаки, а затем был отправлен во Владивосток, где использовался как плавучий склад. Позднее, чтобы не допустить его захвата британскими силами, было принято решение затопить «Палладу» в бухте Постовая. Так завершилась история знаменитого корабля, ставшего символом эпохи русских морских путешествий и культурного обмена с Востоком.

Когда идея чуть не пошла ко дну

На встрече с хабаровчанами в 2016 году писателя Михаила Задорнова спросили, какую книгу он посоветовал бы прочитать. — «Фрегат “Паллада” надо прочитать! — ответил он. — Она ведь затоплена здесь, у вас, в Советской Гавани, чтобы её англосаксы, негодяи, не нашли!» 

И тогда в 2016-м, и сейчас в 2025 для многих жителей края становится неожиданностью известие о том, что история Крымской войны так близко, что остов легендарного фрегата ещё сохранился на дне залива в Советско-Гаванском районе.

Когда хабаровский режиссер и оператор Александр Гриценко узнал про историю «Паллады» и о том, что на нее можно до сих пор взглянуть, пусть и под водой, решение снять фильм появилось сразу же. И было это несколько лет назад. Начал на свои деньги, заразил идеей коллег, но оказалось, что ресурсов катастрофически не хватает. Съемки встали на паузу, а вот рассказы про них «пошли в народ».       

– Дошло то того, что малознакомые люди ко мне подходили и спрашивали: «Ну как твоя «Паллада»? — делится Александр. — Оказалось, что по сарафанному радио разошлась информация, люди предлагали помощь и для меня это был как знак, что проект нужен и что если я этого не сделаю, сделает кто-то другой.

С деньгами вопрос решился — помог проект «Бери Ресурс», в котором подсказали, как оформить грант. В итоге команда получила финансовую поддержку от комитета по внутренней политике правительства Хабаровского края и Фонда президентских грантов.

Остальное документалисты взяли в свои руки. В буквальном смысле — сыгравший в фильме вице-адмирала Путятина актер Хабаровского краевого Театра Драмы Виктор Асецкий вместе с супругой взялись за иголку с ниткой, чтобы создать костюмы.

– Чтобы соблюсти историческую достоверность, пришлось перелопатить гору книг, найти референсы пуговиц, эполет. А после отыскать из чего и как это можно изготовить в современных условиях. Что-то пришлось мне изготавливать вручную. Долго и упорно, – рассказывает Виктор Асецкий.

Съемки проходили в местах реальных событий – в Советской Гавани (ранее именовавшейся Императорской), в Татарском проливе. Команде проекта удалось даже снять «Палладу» под водой. Неоценимую помощь в этом оказал местный житель ответственный редактор газеты «На страже Родины», капитан 3 ранга в запасе Иван Сидоряк. Его рассказ стал частью повествования. Есть в фильме и современная «Паллада» — воссозданный трехмачтовый парусник, который сейчас является учебным судном Дальневосточного государственного технического рыбохозяйственного университета. Кстати, он регулярно наведывается в Советскую гавань с вахтой памяти.

Так всё-таки фильм про историю?

Конечно, история в фильме есть — и как описание того, что происходило с фрегатом, и как рассказы тех, кому «Паллада» была не просто пристанищем на воде, или морским транспортным средством. Но как утверждают сами создатели фильма: «Он в первую очередь про людей, а не про парусник».

– Саша мне сделал подборку из энциклопедий, книг про фрегат и так далее, — рассказывает сценарист Рома Овсейчук. — Моя задача состояла в том, чтобы придать этому форму. Я вычленил то, что мне в этой истории показалось важным, попытался понять про что эта история для меня, придумал сюжетную линию о поиске неким поручиком своего идеального места… ну и написал сценарий.

Не пытаясь педантично воссоздавать и реконструировать антураж самого фрегата или дотошно перечислять исторические факты, авторы фильма дают ключевым фигурам экипажа «Паллады» возможность рассказать о своих переживаниях, тревогах, поисках. И эти рассказы внезапно оказываются во многом про сейчас. Про вещи и истины вне времени.

— Это фильм о поиске своего места и о том, что это место иногда оказывается рядом, — рассказывает член авторской группы и руководитель проекта «Бери ресурс» Алла Джан-Ша. — Параллельная идея о том, что Дальний Восток — это часть страны, и это одна из лучших её частей. Сама «Паллада» для нас скорее сюжетный фон. Больше фактов про неё можно узнать в музеях. А вот поговорить со зрителем через фильм о таких вещах как верность, патриотизм, нравственный выбор, долг — это нам показалось важнее.

Насколько это удалось — решать каждому. Увидеть документальный фильм «Паллада. Последний поход» жители Хабаровского края смогут 24 октября на телеканале «Губерния» — в 9.00 и 19.45 местного времени.

Художественная локация для творческой популяции

Мама «Биома» – хабаровчанка Алена Карабовская. «В обычной жизни» она работает в фондах музея им. Гродекова. Как хранитель занимается систематизацией, классификацией, научной обработкой предметов живописи, графики, скульптуры. Ее большая любовь – современное искусство. Профессиональный музеолог негодовала от того, что у современных художников Хабаровска нет площадки.

Они выкладывают свои работы в социальных сетях, выставляются время от времени на различных маркетах, их даже приглашают в другие города провести персональные выставки, но в родном городе они как будто не нужны… и их не видят.

Отсутствие площадки у художников приводит к тому, что творческие люди живут разрозненно, в своем коконе, вместо того чтобы объединяться, развиваться, вдохновляться и повышать свой уровень. И самое главное – при таком раскладе у них нет диалога со зрителем, нет обратной связи. Нет «неожиданных» смыслов — тех, что посетители выставок находят сами для себя, которыми делятся потом с автором.

– Название «Биом» – это природная отсылка. Биомом называется ряд экосистем в пределах одной природно-климатической зоны. А в нашей галереи будут выставляться художники, которые находятся на определенной географической территории и выражают себя в разных видах искусства, но объединены большой любовью к Дальнему Востоку и современному искусству, – объясняет Алена Карабовская.

Три комнаты зала

Галерея открылась в бывшей трехкомнатной квартире в том же здании, где расположена старейшая пожарная часть Хабаровска: Карла Маркса, 45. Надо ли говорить, что ремонт помогали делать современные художники? Таким образом, галерея «Биом» сразу получилась про поддержку и самоорганизацию. Художники объединились и создали себе пространство самостоятельно. 

Сейчас здесь уже открыта первая выставка, проводятся лекции и просмотры и обсуждения фильмов, коллаж-движ. С открытия не прошло и месяца, а резиденция уже обросла постоянными зрителями,. Это ли не подтверждение тому, как сильно город нуждался в таком пространстве?!

Одна из «фишек» –«Биома» свобода но – все можно фотографировать, сидеть на подоконнике тоже не возбраняется. А речь музеолога, который проводит медиацию (экскурсия по выставке с вовлечением зрителя в диалог), лишена научной терминологии. В «Биоме» говорят на простом, понятном, обычном языке. В планах – обновлять выставки каждые полтора месяца. Недостатка в талантах нет – график расписан до лета 2026 года.

Изначально у организатора была идея сделать просто сайт для художников, что-то вроде галереи в интернет-пространстве, а о камерном пространстве Алена и мечтать не могла.

Выдержка из брошюры проекта «Бери Ресурс»

«Купить старенькую квартиру в здании пожарной части, за три недели сделать в ней ремонт и открыть галерею — так разве можно? Оказывается, можно, если есть мечта.
В этом сезоне к нам на «Бери ресурс» пришла Алена Карабовская — на тот момент она уже несколько лет горела идеей создать галерею современного искусства в Хабаровске. Итог – в городе открылся «Биом». Материально «Бери ресурс» Алене не помог, зато помогла беседа с экспертом площадки Юрой Савочкиным. Именно после этой-то беседы и появилось окончательное понимание, как воплотить мечту в жизнь».

Первая выставка

«Джан-Ша коллажная» – так называется первая экспозиция в «Биоме». Здесь представлены работы независимой андеграундной художницы Яны Джан-Ша, которая исследует культуру и образ Дальнего Востока через коллажи. Это ее третья персональная выставка в жизни и первая – в родном Хабаровске. Предыдущие были на Камчатке и во Владивостоке.

Выставка состоит из трех зон. В «Природной» представлены коллажи, посвященные флоре и фауне ДФО. Также можно увидеть «Шапку кабарги» на постаменте из натурального дерева. Этот экспонат сразу притягивает к себе взгляд. Художница нашла будущую «Шапку кабарги» в заброшенном сарае на левом берегу Амура. Оказалось, что это нанайский головной убор, который мужчины использовали во время охоты. Дальше началась кастомизация. Шапка постоянно видоизменяется, на ней появляются новые и новые элементы. Как, например, средневековый знак Чжурчжэни или кусочек византийской сбруи. Над экспонатом возвышается текстильный коллаж, на котором изображен уникальный по своей форме след кабарги. И в нем тоже есть, что разглядывать: фенечки, иероглифы, фрагменты знаменитой китайской клетчатой сумки…

В «Азиатско-дальневосточной» зоне исследуются элементы орнаментов и культуры коренных народов Дальнего Востока. Здесь ключевое внимание два экспоната: красная работа с кошачьим хвостом, посвященная китчу и инсталляция с китайскими иероглифами, выполненная в форме белого балдахина.

– Можно ходить вокруг и искать своё слово, то есть слово, которое откликнется: небо, гора, ветер, цветок, луна, птицы, страх. Или можно зайти внутрь и ощутить особенное чувство, как в детской колыбели. Многие отмечают, что за тюлем глубоко дышится, – рассказывает Яна зрителям в ходе медиации.

К слову, в «Биоме» однажды побывал китайский переводчик, и он высоко оценил каллиграфию Яны.

И третья зона – «Личная». В ней художница показывает себя, свои эмоции, чувства, переживания, мысли, сформированные в коллажи. Один из любимых экспонатов гостей – это кресло с одеялом.

Работа называется «Мы под одним одеялом» и отсылает зрителя к природному эффекту в Магадане, когда утром стелется густой туман и местные жители называют это явление «Мы под одним одеялом». На мягком экспонате разрешается сидеть.

А дальше?

А дальше будет по-разному: разные выставки, разные жанры, разные художники, события. Выставочный план уже расписан до конца года.

— Каждая выставка примерно 1-1,5 месяца длится, анонс следующих будет появляться примерно за неделю до открытия, — рассказывает Алена Карабовская. — Это будут и резиденты галереи: с ними можно познакомиться на сайте, и другие хабаровские художники. Планируем не только персональные, но и групповые выставки с open call: это когда можно подать заявку и если все подходит - тема, идея, уровень художественного мастерства, то художник участвует в выставке.

Что до востребованности — пока вижу активную пользу для арт-сообщества, высокий отклик от художников, людей искусства и культурных сфер. Для жителей гостей города это скорее что-то новое, неизвестное, но они понемногу протаптывают сюда тропинку.

– Ингрид, откуда появилось такое интересное имя у вашего персонажа и как родилась идея ее создания?

– С именем все просто – по две начальные буквы моего имени и фамилии. Родилась Инки в общем-то случайно. Мы с девочками, которые тоже рисуют в стиле зенарт, решили сделать выставку работ. Каждый должен был придумать сюжет и создать несколько рисунков. Тут я просто нарисовала эту толстую девочку на тоненьких ножках и решила придумывать для нее разные сюжеты. Она всем понравилась, у всех вызывала улыбку. Тогда выставка не состоялась, однако в 2018 году в Краеведческом музее я выставила около 40 работ.

– Как давно вы рисуете?

– Рисую всю жизнь. Работала в разных сферах, сейчас работаю художником в художественной студии «Абориген Камчатки», которая продает сувенирную продукцию, в том числе с моими рисунками. Рисовала я всегда, просто для себя. Когда мне стукнуло 40 лет, вдруг пришло понимание, что я живу не своей жизнью, занимаюсь не тем, и все бросила, ушла с работы, закрылась дома и просто рисовала, для себя. А вытянули меня наружу местные корифеи изобразительного искусства, члены Союза художников, и все завертелось.

– Кто для вас Инки, что вы хотите сказать через нее?

– Сначала я её с собой ассоциировала. Но со временем «сепарировала» — у меня свои мысли, а у неё своя жизнь. Теперь Инки — самостоятельный персонаж. Я рисую для взрослых и люблю видеть, как они узнают в моих картинках себя в детстве. Нравится видеть во взрослых ребенка, которого они прячут. Однажды был такой момент: мужчина лет 60, увидев мои работы в магазине, стал расспрашивать о них, я рассказала, о чем они, а он так проникся, что заплакал. Меня это тронуло невероятно. Рисунок я ему подарила.

– Откуда берете идеи для сюжетов рисунков? Национальный фольклор вам помогает?

– В основном, все это все из головы идет. Или где-то прочитаешь какую-то былину, и сразу хочется зафиксировать это в рисунке. Именно свое видение показать. Инки и на лыжах едет, и с хаски дружит, и йогой занимается, и шапочку из мухомора примеряет.

– Есть картинка, где Инки ест мухоморы. Как это влияет на ее сознание?

– Я их никогда не пробовала, если честно. Но ей, видимо, не вредно. Забавно, владелец студии, где я работаю, всем рассказывает, что я рисую, наевшись мухоморов. Я, кстати, себе и татуировку на руке сделала с Инки, поедающей мухомор.

– Часто бывает, что у одного успешного героя со временем появляются родственники или друзья. Есть они у Инки?

– У нее есть мама, бабушка, есть целое племя. Но там только девочки. Она у меня ассоциируется именно с маленькой девочкой. Зачем ей мальчики, если у нее так все хорошо? У меня не только Инки, еще другие есть сюжеты. Например, такие смешные персонажи с шаманом, я их называю аборигенами Камчатки.

– Инки очень похожи на мультяшного героя. Есть ли в планах создать какую-то мультипликацию?

– Мне предлагали сказку написать. Но я не умею писать сказки. Пока все предложения – на уровне разговоров. Но из моих рисунков родилась мягкая кукла Инки и всякая сувенирка: кружки, термосы, футболки.

– Где ваши работы можно увидеть?

– Мои работы есть в художественной мастерской «Абориген Камчатки». На выставке в Благовещенске меня анонсировали через презентацию раскрасок с моими рисунками. Была выставка в моем родном селе Николаевка. Старший научный сотрудник Камчатского краевого художественного музея, искусствовед Антонина Черкашина мне предложила принять участие в конкурсном отборе в Союз художников – несмотря на то, что у меня нет художественного образования. Я туда никогда не рвалась. Но почему бы и нет? На выставке как претендент я представляла полноценные картины на холстах. Всего было уже больше десяти выставок с моим участием на Камчатке. В планах у меня персональная выставка. Правда, работ в наличии сейчас очень мало – все быстро раскупают. Бывает, что-то нарисую, покажу в сети, и у меня это тут же выкупают. И я не успеваю даже сделать хорошую фотографию, чтобы выставить в Instagram. Я никогда точно не считала, но у меня примерно около 700 рисунков.