"Пока все делается для того, чтобы началась хоть какая-то активность" 22.08.2017 06:00

Новый глава института экономики СО РАН Валерий Крюков о развитии Дальнего Востока

Член-корреспондент Сибирского отделения Российской академии наук Валерий Крюков этим летом возглавил Институт экономики и организации промышленного производства СО РАН. Сегодня это учреждение, расположенное в Новосибирском Академгородке – крупнейший научный центр экономического профиля за Уралом. Сфера интересов самого Крюкова – нефтегазовый комплекс и ресурсы в широком смысле этого понятия, ученый давно возглавляет Центр ресурсной экономики и является главным редактором авторитетного в среде ученых журнала «ЭКО» (ряд статей из которого читатели EastRussia уже могли оценить по достоинству). Накануне Восточного экономического форума мы поговорили с Валерием Крюковым о том, как нужно развивать Дальний Восток России.

– Валерий Анатольевич, почему Дальний Восток в России всегда развивают?
– Проблема развития Дальнего Востока не нова, она имеет более чем 100-летнюю историю. Есть книга, она вышла еще в 1906 году, и называлась «Желтороссия как буферная территория России». Уже тогда перед центром еще царской России остро стоял вопрос об интеграции экономики Дальнего Востока в экономику России. И один из путей, который тогда обсуждался – привлечение китайских рабочих и их ассимиляция. Это и было, собственно, сутью проекта «Желтороссия». Но он так и остался лишь замыслом, так как возобладали тогда геополитические сюжеты: КВЖД, Порт-Артур, война с Японией и т.п. А потом, в годы СССР, проекты развития вообще стали другими.

Сейчас все возобновилось в связи с тем, что Китай приблизился к нашим границам – но уже с очень динамичной экономикой, которая превосходит экономику приграничных территорий северного соседа. И поэтому клубок на Дальнем Востоке сплетен из проблемы взаимодействия с экономикой соседней Сибири, по-прежнему сырьевой, ориентированной на отрасли первого передела и – частично – решение задач ВПК, а также из проблемы взаимодействия с более сбалансированной экономикой той же Маньчжурии. То, что показывают исследования наших коллег, особенно из Читы, сложившиеся взаимоотношения носят далеко не равноправный характер. Мы поставляем на экспорт сырье, и все попытки изменить этот тренд пока не очень успешны. Те проекты, которые заявлены сегодня в рамках сотрудничества с КНР – тоже исключительно сырьевые.

В то же время, как мне кажется, многое из того, что сейчас делается в Северо-Восточной Азии, все больше исходит из необходимости формирования стратегии развития данного макрорегиона, основанной на взимодополнении сильных сторон каждого участника. И ключевой вопрос, конечно, который нас волнует в этой связи – а что такое, собственно, экономика Дальнего Востока России? Если это часть экономики России, то это один сюжет. Если – часть экономики Северо-Восточной Азиии и, тем более, Азиатско-Тихоокеанского региона, то, во многом, другой.

– Пока вроде бы очевидно движение к этому, другому сюжет?
– Нет, преобладает пока третий сюжет. Дальний Восток – это сырьевой придаток Китая и близлежащих стран: Южной Кореи и Японии. Сахалин уже давно играет эту роль благодаря проектам проихводства СПГ (на основе соглашений о разделе продукции – СРП). Эти проекты реализованы на американских и японских технологиях, и они на 95% – сырьевые. И, что гораздо печальнее, это проекты – экономические анклавы, то есть это локальные территории, охваченные развитием экономической деятельности. Конечно, часть газа идет на нужды экономики Приморья и в Хабаровск, построены газопроводы. Это сняло ряд экологических проблем, позволило решить вопросы, связанные с удешевлением производства продукции. Но какой продукции? Вот, к примеру, у вас на EastRussia я видел публикации о перспективах проектов по нефте- и газохимии – Амурский ГПЗ, Восточный нефтехимический комбинат. Да, мы будем производить крупнотоннажную нефтехимическую продукцию. Опять же, не готовые изделия, а полуфабрикаты, не высокой степени передела, а лишь более высокой по отношению к чистому сырью. Это первый шаг, первый передел. Спрос вроде бы есть в странах Тихоокеанского региона, но есть и мощная конкуренция со стороны того же Китая, Катара, ближневосточных стран, которые стремительно наращивают производство этих же массовых (крупнотоннажных) нефтехимикатов.

– Так что тогда делать?
– Думаю, стоит посмотреть на экономику Дальнего Востока хотя бы во взаимосвязи с экономикой Сибири. Нужно формировать внутренние экономические связи, строить собственные технологические цепочки и выходить на внешние рынки с продуктами высокой добавленной стоимости. А не чистым сырьем. Это должны быть уникальные продукты, не крупнотоннажные нефтехимикаты или, к примеру, коксующийся уголь. Особенно на фоне программы декарбонизации в Китае, в рамках которой там уже начинают жестко регулировать использование угля (пока низкалорийного). Все это создает серьезные риски для наших проектов уже в среднесрочной перспективе.

– То есть ставка на развитие Дальнего Востока в качестве сырьевого придатка Китая не даст качественного роста?
– Эта ставка поможет лишь стабилизировать ситуацию на какое-то время. Но сейчас важнее создавать предпосылки для долгосрочного развития. Конечно, на этом пути встает целый ряд ограничений. Это и проблема трудовых ресурсов: Дальний Восток потерял и до сих пор теряет квалифицированные кадры, особенно квалифированных рабочих. Это и катастрофическая неразвитость инфраструктуры: портовых терминалов, железных дорог, автомобильных коридоров и т.п. Особенно в контексте включения во внешнеэкономические потоки. Это и отсутствие внутреннего рынка от Урала до Тихого океана. В советское время ту же рыбу с Дальнего Востока развозили повсюду, особо на принимая во внимание «цену вопроса» – но теперь все иначе. Это, наконец, та система принятия экономических решений, которая сложилась сейчас. Если раньше были министерства, был Госплан, жесткая координация, то сейчас у нас или узкоориентированные государственные корпорации, или частные концерны со своими частными интересами. Как увязать и сформировать интересы предпринимателя, склонного к принятию экономического риска, и государства – это самая актуальная проблема. Мы разучились это делать. Точнее, не научились вне рамок советской экономики.

– Но подождите, у Дальнего Востока – и собственный полпред и вице-премьер в одном лице, и министерство отдельное, и масса агентств развития. Вроде как система управления создана…
– Все усилия пока направлены на зоны начальной экономической активности, которые, как правило, развиваются как анклавы. Это делается для того, чтобы что-то делать. Чтобы началась хоть какая-то активность – выплавка метала, добыча золота, производство судов. Вот были, если помните, амбициозные планы по производству техники для морской нефтегазодобычи. Потом выяснилось, что у нас нет для этого компетенций, опыта, да и знаний. И перешли на производство вспомогательных судов для этих же работ. Хотя основная стоимость, основные деньги получаются от производства технологических комплексов, но все это требует другой квалификации (например, начинка многих судов, производимых в Азии, имеет финские или норвежские «корни», в то время как само судно – корейское или уже и китайское).

Главная проблема, что от таких анклавов сами собой не выстроятся связки с другими предприятиями, отраслями. Они просто пока не имеют внутреннего потенциала, мощности, чтобы вытянуть такое. Пора честно признать, что выстраивание новой экономики в рамках чисто рыночного подхода – задача почти не решаемая. Здесь необходимы и меры внутреннего протекционизма и, в то же время, значительная степень свободы для внешних инвесторов. Особенно – приходящих в те сферы деятельности, где нет отечественных компетенций и финансовых возможностей.

– Но для Дальнего Востока придумали уже огромное количество таких стимулирующих мер…
– Да, они появились. Но кучу проблем все еще приходится решать в ручном режиме. Допустим, ледокольный сбор. Это же нонсенс! У нас есть ледокольный флот, содержание которого чего-то стоит, и какая-то умная голова в рамках тех реформ, которые проводились, додумалась, что все затраты надо отнести на эти перевозки, для осуществления которых создан этот флот. Перевозки падают – корабли стоят. Та сумма, в которую обходится их содержание, фиксирована. При этом при снижении объема перевозок удельный тариф ледового сбора растет вверх. Получается, чем меньше перевозок, тем больше ледовый тариф (индивидуальный подход стал применяться только совсем недавно, пару лет назад). Тем хуже для тех оставшихся, которые его платят. Поэтому уже полностью схлопнулись перевозки леса, малотоннажных грузов. Возят только из Норильска концентрат (для последущей переплавки на Кольском полустрове), сейчас еще начнут возить СПГ. Вот и весь поток по Северному морскому пути.

Все в конечном итоге упирается в степень экономической свободы. Дальневосточную экономику можно сдвинуть с места за счет присутствия сильного государства в структуроопределяющих проектах и инвестициях – дороги, порты, энергетика. Но при этом все остальное должно быть отдано на волю и склонность к риску тех, кто готов реализовать себя и получить высокий результат (как плату за риск). Главное, чего не видно пока за тем, что делается на Дальнем Востоке – бизнеса, склонного к принятию риска (как правило, малого и среднего производительного бизнеса), который и сформирует устойчивость тренда на развитие экономики региона.

– А можно ли сделать так, чтобы крупные сырьевых проекты не превратились в анклавы, как случилось, к примеру, с Ванкором в Красноярском крае?
– «Газпром» построит крупное гелиевое хранилище, будет получать мономеры и ими торговать. Производить пластики и продукты повышенной добавленной стоимости «Газпром» не будет, это не его профиль. И как коммерческая структура он будет заинтересован в том, чтобы продавать по тем ценам, которые кажутся ему целесообразными, исходя из цен внешнего рынка.

Для России это шаги явно преждевременные, политизированные, экономически плохо обоснованные. Считается, что рынок эти пропорции выровняет. Пример Китая – страна 30 лет занималась строительством основ современной экономики, и только после того, как они были созданы, стала открываться миру (например, присутствуя в ВТО, но не особенно следуя его «предписаниям»). Особенность китайской политики вхождения в мир – они встраиваются не в рынки товаров, продуктов или услуг, они встраиваются в цепочки. Горизонтальные связи там доминируют. Мы же в России считаем, что должны сформировать вертикальную цепочку и на ее конце иметь производство высокотехнологичной продукции. Китайцы так не поступали и не поступают. Это не значит, что нам надо повторить китайский путь, но нам необходимо иметь определенную гибкость.

Сейчас, когда поезд уже во многих направлениях ушел, надо рассматривать вопросы не столько допуска китайских инвесторов и компаний на наши рынки, сколько вопросы выхода российских компаний на... китайские рынки! Разговор надо вести примерно так: мы пускаем вас в освоение минерально-сырьевых ресурсов – вы пускаете нас в производство изделий высокой добавленной стоимости. И тогда мы часть выручки от продажи более дорогих продуктов реинвестируем в ту территорию, которая является источником этих ресурсов. Это довольно сложная своповая схема (иными словами, обменная). Мы этими схемами не владеем. Но все построить у себя не получается. Яркий пример «Запсибнефтехим» СИБУРа в Тобольске. Да, это уже передел – выпуск полуфабриката из газового сырья, но еще не изделия из него. Само по себе это производство никак не способствует расширению использования данной продукции внутри России (в то время как доля импортных химических продуктов во внутреннем потреблении превышает 80%). А ведь Тобольский нефтехимкомбинат 30 лет тому назад задумывался как центр производства наукоемких пластиков и каучуков (в частности, для медицины). Сейчас пока все свелось к тому, что там отгружают мешки с полиэтиленовой и полипропиленовой крошкой для стран Европы.

– Чего нам не хватает в данном случае? Компетенций? Не умеем или не хотим?
– Инерция рулит, не хватает решимости. Допустим, Амурский ГПЗ – это, по сути, завод по подготовке газа, на выходе будет получение первичных продуктов. Последующие переделы связаны с рынком, и требуют ответа на вопросы – куда и как поставлять? И надо посмотреть уже за границы «Газпрома». Для чего мы можем использовать такую продукцию? Интегрировать ее с проектами в лесохимии или производством строительных материалов? Как ввести это в строительные требования? Это сложная, трудоемкая, кропотливая работа. Раньше был Госплан, сейчас есть только финансовое прогнозы МЭР, в которых материально-вещественным показателям уделяется мало места и внимания. Сейчас другое понимание экономики, в нем доминирует сектор услуг... При этом, в конечном итоге, нам в России еще нужно многое сделать в смысле просто завершения индустриализации. Перейти «плавно» к рыночной экономике на имеющейся основе не удается – в итоге получаем спад, примитивизация технологических цепочек. Надо доделать то, что мы не доделали в рамках предыдущего технологического уклада.

– И перестать воспринимать сырьевой ресурс как проклятие?
– Мир всегда будет пользоваться сырьевыми ресурсами, вопрос – по какой цене. Миру не удастся слезть с нефтяной иглы еще долгое время. Солнце, ветер, другие ВИЭ, конечно, займут свои 15-20% в общем энергобалансе к середине века. Но углеводороды останутся более доступными, потому что они есть практически везде. Если посмотреть спектрограмму верхних слоев атмосферы земли, то можно увидеть, что они насыщены углеводородами. Земля их выбрасывает постоянно, недра «дышат»... Сейчас добывают нефть и газ в Америке, Аргентине, огромный потенциал у Китая. Добывают из коллекторов, которые к «продуктивным» раньше вообще не относились. Делают гидроразрывы и создают искусственные залежи. Добывают там, где раньше и не думали. Это меняет всю картину сырьевых рынков.
На первый план выходят информационные технологии, интеллектуальные системы, которые ведут к резкому снижению издержек. Когда вы добываете газ на Ямале, у вас в цену закладываются большие издержки по доставке. В новой реальности этого не будет. Но в России при утверждении запасов месторождений – угля, золота, нефти, всего остального – исторически доминирует системный научный подход. Это означает – согласование и, как результат, долгое утверждение проекта. А в Австралии и мире, к примеру, подход абсолютно другой. Нельзя делать то, чего нельзя – наносить вред окружающей среде, здоровью и создавать предпосылки для будущих катастроф. Все остальное – на твое усмотрение, ты инвестор, ты рискуешь, ты вкладываешь деньги, но ты и получаешь результат. Наш подход все усложняет и удорожает. Зачем-то нужно утвердить баланс запасов. А кому какое дело, сколько там запасов? Затем нужно посчитать, на сколько лет их хватит. Но запасы – это не чашка с кофе. Никто не знает, сколько их там (изменилась цена – изменилось и представление о запасах; тут важно, конечно, не путать запасы с ресурсами!).

Короче, сырье будет востребовано всегда. Но интеллект развивается так быстро, что запасы формируются там, где раньше не добывались. Те же газогидраты – холодный газ, который на дне моря японцы сейчас добывают. Но приоритет в открытии этого газа принадлежит советским ученым. Сырьевой бизнес будет более интеллектуальноемким, менее централизованным и менее субординированным. И это уже сейчас видно по всему миру. У нас, к сожалению, доминирует практика, что все под крылом «Газпрома», «Роснефти», других гигантов.
Вопрос – как привести интеллект в дальневосточную экономику... Не надо бояться, что это будет сырьевая экономика, надо сделать так, чтобы это была сырьевая, но интеллектуальноемкая экономика, основанная на активности склонных к риску и творчески ориентированных предпринимателей. Сможем мы такой подход обеспечить или нет? Это то, что сейчас происходит в минерально-сырьевом секторе в мире. Трубный газ более эффективен, когда есть труба и большие месторождения. А когда добыча начинает падать, более эффективна стратегия, основанная на усилиях более мелких и более динамичных компаний.

– А что вы думаете о мерах по привлечению населения, например, о раздаче «дальневосточных гектаров»? Как Вы оцениваете?
– Это просто политическое решение, которое имеет под собой мало экономического содержания. Любой фермер вам скажет, что фермерское хозяйство что в Сибири, что на Дальнем Востоке эффективно только при площади от 1000 гектаров. Это один фермер с семью-девятью работниками. Размер такого «клина» позволяет нивелировать погодные, финансовые, ценовые риски (за счет разнообразия культур и технологий возделывания и выращивания). И иметь уверенность в завтрашнем дне. А один гектар – это огород, который не имеет ничего общего с фермерством. Это пиар-шаг, связанный с привлечением внимания к Дальнему Востоку... Ради гектара мало кто поедет. Ну, если только доживать или иметь охотугодье «для души».

– Если почитать рапорты Минвостокразвития, то там просто безумный позитив. Агентство по развитию человеческого капитала на Дальнем Востоке строит планы привлечь 250 тысяч работников…
– Я не владею реальной статистикой, но думаю, что все это на начальном этапе. Помните лозунг 1980-х – экономика должна быть экономной. Думаю, он и сейчас актуален, с поправкой, что экономика должна быть конкурентоспособной. Производство ради производства никому не нужно. Бюджеты не вынесут такого счастья. «Восстановить» производство золота, СПГ, угля, олова – все это сомнительная задача. Технологические схемы устаревшие, экологический ущерб огромный. Посмотрите на Якутию: роль и значение алмазов падает, но замещается нефтью. А говорят, что это диверсификация. Нужна эта экономическая активность или нет, прежде всего, государству?

Если Дальний Восток – это место, где людям комфортно жить, то вряд ли нужно все недра вскрывать. К сожалению, у нас много ошибок сделано. Например, на Ямале стоит вопрос о «сбросе стада» – ликвидации почти 200 тысяч голов оленей. Раньше выпас оленей регламентировали старейшины, они знали, где и сколько оленей можно пасти. Потом в совхозах оленей считали. А сейчас пришли люди, для которых рога оленя – самое ценное. И началось перепроизводство. Тундра ямальская сможет прокормить 450 тысяч голов, а там сейчас от 650 до 750 тысяч оленей. Перевыпас, появляются черные пески, деградация ландшафтов. Это дикий капитализм под «боком» у «Газпрома» (который из благих побуждений оказывает очень значительную поддержку коренным народам Севера).

Главное для Сибири и Дальнего Востока – научиться управлять земельными и природными ресурсами. Управлять – не значит немедленно добывать и извлекать прибыль. Это значит понимать их сегодняшнюю, а главное – завтрашнюю ценность для будущих поколений. И формировать на базе этого понимания другую экономическую среду. Это делают везде в мире – в Норвегии, Канаде, Гренландии, Финляндии и далее на юг. Но для этого нужно включать в работу регионы и муниципалитеты – децентрализовать процесс принятия решений и не бояться привлекать местные сообщества. Пока же мы видим патерналистский подход. Мы Вам все разработаем, мы Вам все привлечем, мы Вам все разовьем... А надо ли? Если бы у Дальнего Востока была репутация территории, благоприятной для вложения капитала и реализации самых фантастических идей, люди бы сами приехали. Сейчас в условиях открытого информационного общества это все просто делается.

Когда-то в России сложились уникальные сообщества – казачьи, старообрядческие, семейские. Весь русский капитализм оттуда произрос. Потом, понятное дело, все это было уничтожено. И надо все заново формировать. Надо доверять, не бояться... Если обратим внимание на местную специфику и необходимость формирования среды, основанной на доверии – результаты не замедлят сказаться. Без людей, без появления у них интереса и стимула, без осознания того, что это и территория и место, где будут жить их дети, ничего не сдвинется.
Александр Попов Теги: