Белые самураи святителя Николая

-

Семинария для подготовки японских церковнослужителей при православной миссии в Токио была открыта по инициативе страстного проповедника православия архимандрита Николая (И. Д. Касаткина) в 1875 году. Более 20 лет она выполняла свою задачу, пока в феврале 1902 года, в преддверии неизбежной войны, к отцу Николаю не обратилось русское военное командование с просьбой принять в семинарию двух русских мальчиков для обучения их на переводчиков с японского языка. Владыка согласился, поставив при этом условия, за неукоснительным соблюдением которых следил: русские ученики должны были вести образ жизни, обычный для семинарии. Военное ведомство оплатило невысокую стоимость содержания «стипендиатов», вскоре прибывших в Токио: Федора Легасова и Алексея Романовского.

Из дневников святителя Николая очевидно, какую искреннюю симпатию он испытывал к своим первым русским ученикам. В самом конце войны, когда в Японии находились десятки тысяч русских военнопленных, но свободных россиян по-прежнему было всего трое на всю Японию: они и владыка Николай, «казачата» по заданию главы миссии помогали в переводах, а архиепископ отмечал их успехи в японском языке: «На экзамене в 3-ем классе семинарии по гражданской истории; 32 ученика и два русских. Класс хороший, много способных; отвечали хорошо почти все. Русские – Романовский и Легасов – идут наравне с японцами; то же самое выучили и почти так же складно говорят, как они».

Окончив наполненное чрезвычайными обстоятельствами обучение, семинаристы уехали к местам службы, и здесь снова стоит процитировать их учителя: «14/27 июня 1906. Среда. Утром отправлены во Владивосток, чрез Цуруга, из семинарии воспитанники Феодор Легасов и Андрей Романовский, которых в 1902 году прислал сюда из Порт-Артура 14-летними мальчиками, чтобы научиться японскому языку и сделаться переводчиками, адмирал Евг. Ив. Алексеев. Они стали говорить по-японски совершенно как японцы; изучили и письменный язык до чтения газет и нетрудных книг; кроме того, со здешними семинаристами получали общее образование… Присланы они сюда на два-три года, но пробыли четыре; хотел я довести их до окончания семинарского курса, но им уже наскучило здесь, хотя товарищи были с ними очень хорошо, даже и во время войны обращались с ними деликатно. Жили они здесь в школе совсем по-японски – в японском платье, на японской пище, и были всегда здоровы».

На смену первой двойке в семинарию отправились целые группы будущих переводчиков-драгоманов, необходимость которых в армии со всей очевидностью показала русскому командованию проигранная война. Точная численность и состав русских учеников Токийской православной семинарии до сих пор остается загадкой – ни в одном из доступных ныне документов не содержится исчерпывающей информации на эту тему. Пофамильно нам известны 23 человека, из которых не менее 10 были отчислены по разным причинам: от неспособности к японскому языку до непристойного поведения. В последнем случае каждый такой инцидент был ударом по имиджу семинарии, церкви и России в целом, но владыка был непреклонен, считая, что русский семинарист должен представлять родину только образцово и никак иначе.

Не всегда был доволен отец Николай и качеством «материала» для обучения. Дневники пестрят записями о том, что некоторые русские ученики не справляются с обучением в семинарии, где даже в свободное время разговаривать друг с другом на родном языке им было запрещено: только по-японски! С другой стороны, о некоторых из семинаристов мы вообще сегодня знаем только благодаря тому, что когда-то их ответы на экзаменах поразили святителя Николая: «Утром экзаменовал 2-й класс семинарии, 12 человек, по священной истории; все отвечали хорошо. Экзаменовались с ними и двое русских, из которых Скажутин так хорошо и таким правильным языком отвечал по-японски, что, если не смотреть на него, а только слушать, не узнаешь, что говорит не японец».

Вопрос о том, насколько сами семинаристы полюбили Японию, остается открытым, но, так или иначе, большинство из них связали свою жизнь с этой страной. При этом известные нам биографии выпускников семинарии открывают картины удивительной преданности своей родине, патриотизма, в который с позиций сегодняшнего времени даже не всегда верится.

Уже упоминавшийся Исидор Незнайко окончил семинарию в 1912 году и отправился в столицу «русского Китая» – Харбин, где проходил службу в штабе Отдельного округа пограничной стражи «с отличающей его старательностью, точностью и добросовестностью, проявляя во всех случаях (по отзывам японцев) прекрасное знание японского языка». Принимавший когда-то у него экзамены в Токио профессор Д. М. Позднеев, выполняя в 1926 году в Маньчжурии поручения советской военной разведки, писал о нем: «В отношении японского языка <…> на всю КВЖД имеется один работник Незнайко, который в постоянном разгоне и теперь давно уже отсутствует из переводческой комнаты, так как связан все время с Мукденскими конференциями». Всю свою дальнейшую службу (а И. Я. Незнайко до 1954 года прослужил на различных участках и ответвлениях китайских железных дорог) он возглавлял переводческие отделы, изумляя совершенным владением японским языком. Вот забавная и очень характерная вырезка из статьи в одной из харбинских газет: «Исидор Яковлевич Незнайко – сплошное «неизвецио». Его японская речь немедленно вызывает в представлении присутствующих пышные хризантемы и миндалевидные глазки прелестных гейш. Недаром даже японцы, знакомясь с И. Я. на улице, в заключение беседы просят его снять шляпу, чтобы убедиться по цвету волос, что он не их соотечественник». Разумеется, сам «И. Я.» к японскому языку относился со всей серьезностью. Свидетельство тому – выпущенный им в Шанхае в 1942 году «Учебник практического ниппонского языка с приложением практических разговоров и словаря», где в предисловии выражена благодарность наставникам токийской семинарии. В конце жизни Незнайко вернулся на родину – в Советский Союз, где скончался в 1968 году, став одним из немногих японистов, которых не затронули репрессии. Но только в 2012 году его внук получил из архива документы, свидетельствующие о том, что всю свою жизнь И. Я. Незнайко выполнял миссию, возложенную на него при отправлении в семинарию, – «…состоял секретным связистом» с органами русской и советской разведки в Китае…

Добились реабилитации родственники и еще одного расстрелянного в 1938 году бывшего семинариста – Трофима Юркевича. В годы обучения в семинарии он был в числе лучших по японскому языку, и неслучайно владыка Николай выбрал именно его, когда в семинарию обратился герой Порт-Артура и Мукдена маршал Ояма с просьбой подобрать русского подростка, который мог бы рассказать о России его сыну. Трофим Юркевич до революции успел окончить еще Восточный институт, став одним из первых русских дипломированных японоведов, и Оренбургское казачье училище. Сотником Юркевич встретил Гражданскую войну, провел ее «адъютантом по казачьим делам» в штабе Колчака и в управлении военных сообщений японского экспедиционного корпуса во Владивостоке, оставаясь при этом… агентом «Р» дальневосточной большевистской разведки.

Его друг и земляк сахалинец Василий Ощепков остается сегодня единственным известным широкому кругу учеником святителя Николая Японского. Его биографии была посвящена статья «Болтун, который умел развязывать языки» в июньском (№2 (23), 2012) номере журнала «Россия в АТР». Об этом человеке пишут книги, ставят спектакли, когда-нибудь обязательно снимут кино. В дни проведения саммита АТЭС во Владивостоке в сентябре 2012 года в одном из спорткомплексов столицы Приморья был открыт первый памятник Василию Ощепкову как пропагандисту японского дзюдо и советского самбо, сделать которое олимпийским видом спорта, похоже, окончательно решено в Кремле.