«Я был Нео в чиновничьей Матрице» 24.11.2017 06:28

Павел Шугуров рассказал, зачем он ходит во власть и что это даёт уличному искусству на Дальнем Востоке.

Уличный художник, панк-музыкант, госслужащий, бизнесмен, многодетный отец, педагог, писатель, журналист... В интервью для нашей колонки #неуехавшие – человек-Тихоокеанский оркестр Павел Шугуров размышляет о том, почему не стоит бежать из Владивостока, и почему у его земляков возник феномен жизни в нескольких параллельных реальностях.    

- Ваши работы выставляются в московском музее современного искусства «Гараж» и питерской «Эрарте». Наверняка были лестные предложения о переезде. Почему остались во Владивостоке?

- У меня никогда не было ни желания, ни настроения уезжать из Владивостока. Даже в тот момент, когда город казался мне маленьким, а я был молодым и полным сил и хотел завоевывать мир. Прежде всего, во Владивостоке мне нравится возможность самореализации. Много галерей, выставочных залов, круг общения очень интересный. Мы в тренде мировых культурных движений держались и держимся. Так было даже до появления Интернета, потому что город портовый. До нас доходит масса информации: кто-то уезжает, приезжает, что-то с собой приносит, рассказывает. В 2000-м году я поехал покорять запад. В тот момент у нас сложилась очень интересная замкнутая субкультура. Тогда люди еще не в таком массовом порядке уезжали, было много художников, музыкантов, они самоорганизовывались в индустрии, проводили разные фестивали, была очень насыщенная творческая жизнь. Единственное, что меня смущало, что я очень молод, как мне казалось тогда, а уже тусуюсь с культурными небожителями. 

В дореволюционной России существовала такая практика, как пенсионерская поездка. Когда художник заканчивал Академию художеств, его посылали в Италию или куда-то к истокам той культуры, чьим носителем он является. Некоторые из этих поездок не возвращались, как Иванов, вы помните, он там и засел в Италии. Я решил сам себе организовать такую «пенсионерскую поездку»: три года - Санкт-Петербург, три года - Москва, и три года - по заграницам западным. Плюс-минус этот план осуществился.
Каждый город отличается своими людьми, ментальностью, и везде человеку приехавшему надо подстраиваться, вживаться, а это тяжело и не всегда целесообразно.



Интересно понять петербужца, но когда начинаешь проникать в этот мир жителя болот, не так радостно становится. Много депрессивного, и в один момент ты говоришь – зачем тебе это все нужно, зачем ты себя насилуешь? Интересно стать и столичным жителем, но после того как ты год-другой побегал по этим метро, по этим пробкам, по этим встречам деловым, которые, может, не несут за собой дела никакого, а в Москве принято компостировать друг другу мозги, и ты думаешь: «а зачем я здесь? Зачем я это всё постигаю?» Ты отвечаешь себе, что у тебя есть определенная цель, это пенсионерская поездка, и ты всего лишь зритель здесь, тебе не надо здесь вживаться, принимать правила этой игры. Потом как освобождение от этого всего происходит возвращение на родину, где тебе понятен рельеф, люди, и даже если они менее культурны, более наглы и экспрессивны, они тебе близки, потому что ты точно такой же, как они.

- Как встречала культурная среда в Питере и Москве? Как конкурента, как диковинку из Владивостока или как человека, несущего новое?

- Культура наших столиц на 90% делается людьми приезжими, и все привыкли, что если свежий ветерок и дует, то это не местное, а кто-то приехал. Там тусовка достаточно открытая, но, с другой стороны, и достаточно закрытая. Не по критерию того, что приехал-не приехал, а просто потому, что конкуренция бешеная и просто так тебя не пустят.

- Тогда вы попробовали себя в амплуа репортера?

- Когда я вернулся из пенсионерской поездки в 2009-ом, я был поражен тем, что главным лозунгом людей во Владивостоке было «вали». Тогда саммит не начался, была большая стройка, и в городе был очень большой сжатый негатив. А я приехал на позитиве, вернулся на свою родину, всем рассказывал, как здесь будет классно, но никто не верил. Единомышленников пришлось искать среди студентов, потому что вся наша старая боевая гвардия уже прониклась упадническим духом. Тогда я подумал, что надо сделать передачу, обратился на телевидение. В итоге сделал цикл из 10 передач о городском искусстве. Я показывал разные городские артефакты, то, в чём я профессионал, и показывал то, что люди привыкли не замечать – уличные арт-объекты, интересные городские штуки. Это было интересно. Действительно, это город самореализации. Хочешь передачу делать – делай, хочешь на стенах рисовать – рисуй. Например, свою передачу сделать в Москве было бы гораздо сложнее.

- О вас говорят как об одном из лучших уличных художников России. До сих пор не боитесь испачкать руки, вляпаться в краску?

- В этом вся суть, что художник вообще ничего не боится. Для меня художник это тот, кто пронизывает все профессии и социальные слои. И если сегодня у него есть идея, связанная с канализацией, то он может и ассенизатором стать, и диггером, а на следующий день попивать марочное вино в Голливуде с продюсерами. Это человек, который не привязан к определенному слою, общественной прослойке, классу, в этом-то и смысл. Сегодня панк, завтра шансонье - это современный художник. Я однозначно художник, и именно современный художник, который может видеть мир как символы, как образы и умеет транслировать их окружающим.




- На какой стене вы оставили свой первый след?

- У нас на Дальнем Востоке – так: хочешь быть космонавтом, сначала поляну выкоси, построй свой Байконур, а потом уже в космос. Индустрия действительно слабо развита; с одной стороны, ты можешь заниматься чем угодно, а с другой, тебе придется делать всё с нуля. После возвращения у меня была конкретная стратегия, как развивать городское искусство. Это было опробовано в Питере и Кемерово, и, вернувшись во Владивосток я сделал проект «Первая ласточка».



Я нарисовал ласточку с веточкой багульника на видовой точке на крыше фуникулера. Сделал это за свои деньги, чтобы показать и чиновникам, и горожанам, что теперь у нас будет городское искусство. Тогда были только граффити и серые стены, даже городской скульптуры не было. То есть были только произведения советского монументального искусства, а оно отличается тем, что имеет нравоучительный характер и взаимодействовать с ним ты можешь только с гвоздичками в определенный день - пришёл, постоял, минута молчания. А люди же путешествуют, видят, и они хотели те объекты, с которыми можно засэлфиться, пообниматься, потереть палец, и так далее.

- То есть был мощный социальный запрос в Приморье. Как встретили «Ласточку», не пытались затереть?

- Ни восторга, ни попыток уничтожения не было, но этого и не предполагалось. И я уже знал, что так будет. Я начал потом с мастер-классами даже ездить по России, они назывались «10 шагов по продвижению своего проекта». Меня много куда звали. Вкратце: если есть проект, ты его делаешь один раз бесплатно за свой счет, воплощаешь, и этот проект должен быть небольшой, чтобы свои собственные силы не подорвать. Но обязательно, когда ты его делаешь, согласовывать всё с чиновниками. Тебе это согласование не нужно на самом деле, и мне для «Ласточки» оно было не нужно, но стратегия в том, что когда ты этот проект согласовываешь, ты знакомишься со всеми. В основном тебя посылают, футболят, как мячик. В Кемерово нас футболили полгода, в Питере - целый год, и здесь, во Владивостоке, тоже полгода прошло с первой ласточки до уже серьезных вариантов. В общем, футболят, а потом в глазах одного из чиновников ты видишь огонёк интереса. Я нашел такой огонек в глазах вице-мэра Натальи Войновской, она собрала всех, кто меня отшивал, и сказала: футболить мальчика больше не нужно, надо ему помогать. 

«Ласточку» всё равно никто не просубсидировал и не подписал, и просто на словах сказали: давайте, делайте. Я сделал и предоставил фотоотчет. Они сказали, что всё хорошо. Потом была «Золотая рыбка». На всю акваторию мы рисовали вениками зимой огромную золотую рыбку, чтобы принести удачу нашим рыбакам, которые как раз там рыбачат. С видовой точки её было хорошо видно. Когда стали появляться акции одна за другой, возник такой феномен в городе, стоять в стороне от которого чиновники уже не могли. Единственное, что им оставалось, это взять под свое крыло.



- Называется, не можешь противостоять – возглавь?

- Да. И вот когда они берут под свое крыло, ты им уже выставляешь счёт. Потому что существовать на общественных началах долго никакой проект не может. Ну и потихонечку поднимаешь цену. Сначала говоришь, хорошо бы красочку хотя бы оплатить, потом, - давайте качество повысим, а это больше времени, больше денег, аренды техники, красок. Ну и доращиваешь бюджеты до российских стандартов.

- Вы работаете сольно или в команде?

- В разные периоды было по-разному. Первоначально была идея вернуть городу ощущение творческой среды, где всё бурлит, развивается, хотя бы в направлении городского искусства. В общем, я потом пошел преподавать в училище с целью овладеть молодыми умами, я ими овладел, нашел помощников. Появилась команда, со временем она разрослась до 40 человек. Я это выстраивал в виде артельной деятельности - новобранцы помогали более опытным художникам, набирались знаний и выходили на собственные проекты. 

А сейчас городское искусство - это вообще фишка Владивостока, те товарищи, с которыми мы начинали, у них уже свои фирмы, они работают, загружены полностью, конкуренты появляются. Сейчас я пытаюсь жить жизнью на стыке социализма и капитализма, да, я не работаю на дядю, и мне работать надо где-то два дня в неделю, остальные дни я занимаюсь детьми (у меня их трое) и просто живу. И для этого я свою жизнь так настроил, потому что часто люди работают, а насладиться плодами своего труда они не могут. Индустрия работы съедает много заработанных денег: это внешний вид, встречи, машина и так далее. А если правильно распределить свои ресурсы, ограничить запросы, то может получиться, что нужно работать два дня в неделю, чтобы твоя семья нормально существовала. 



И тут мне команда не очень нужна, я беру такие проекты, которые сам могу сделать, и очень быстро, и опять вернуться к творчеству и семье. Мой сегодняшний день, независимо, работаю ли я как художник или даю мастер-классы, стоит 15 тысяч рублей. Но за этот день я могу сделать в четыре раза больше, чем средний художник. Потому что у меня намного больше опыта.

Во времена раскрутки бизнеса или чиновничества, когда всё время отдаётся работе, я пропускал целые годы из жизни своих детей. Смотришь, а они внезапно выросли. Сейчас я решил, что так больше не будет, в этом нет смысла. Счастье и качество жизни – в общении. Общение – главная ценность, тем более общение с семьёй. Детям не твои деньги нужны, а ты. Семейную жизнь отца троих детей, с которыми ты всегда вместе, ты проживаешь это очень полно и счастливо.



Но можно заскучать даже в этом раю и захотеть чего-то другого, новых горизонтов. Так со мной однажды и случилось. Я поехал на Сахалин. В Южно-Сахалинске я стал чиновником - главным художником. Это было сразу после нового 2017-го года. И я поехал туда без семьи, она осталась во Владивостоке.

- Как вам далось перевоплощение в госслужащего?

- Быть чиновником - это совсем другая жизнь, очень похожая на "Матрицу": ровно в 9 часов тебе вставляют штырь в голову, и ты оказываешься в такой реальности, когда не надо ничего доказывать или пробиваться в жизни. Потому что система тебя включает, и ты автоматически становишься всем нужен. Телефон звонит, люди постоянно приходят, толпятся, стучатся в дверь, им всем что-то нужно. У меня есть опыт коммерческой реальности: это бизнес-отношения, налоги, там нужно постоянно встречаться с кем-то, доказывать, что ты лучший, что ты продвигаешь лучший продукт. 

Чиновнику этого делать вообще не нужно! Даже можно скрываться от этого. Как чиновника меня дергали постоянно, давайте ларёк покрасим, давайте уберём, и так далее. Самое приятное в этой системе, что в 18 часов этот штырь достают из головы и ты как безжизненное тело падаешь, потом приходишь в себя и как человек пытаешься вспомнить, а что ты сделал сегодня полезного. Но ты вспомнить не можешь ни-че-го. Вообще ничего. Это действительно "Матрица", вся эта деятельность чиновничья посвящена обслуживанию этой никудышной никчемной системы.



- То есть становишься функционером, винтиком в механизме?

- Ты функционер, если ты не Нео. А я себя ощущал в этой системе как раз Нео. Есть какая-то цель, которую ты задал, и ты можешь идти к ней очень-очень медленно, прорываться. Например, одна из целей у меня была разобраться с наружной рекламой и вывесками в городе. Так вот, в этой системе матричной я мог уделить написанию нормативки по два слова в день. Ты добираешься к цели через эти перипетии, как в замедленной съемке. Но нормативку я хотел написать человеческим языком, чтобы она была понятная и доступная, чтобы как на выставку, чтобы она что-то изменила на Сахалине. В итоге, когда через полгода я дописал по два слова эту нормативку, вычитал, людям показал, критику получил, переписал по 5 раз, в итоге я почувствовал – получилось! Я – Нео в этой системе!

- И даже Пифия не понадобилась?

- Пифии там тоже встречаются, там вообще всё как в сказке. Добиваться разумных целей в качестве чиновника - да таким людям прям памятник можно ставить! Кажется, что там сложного, сел да норматив написал, и, действительно, в нормальной жизни ты бы сел да написал, неделю бы потратил. А там совершенно не так. Тебе не дают делать, критикуют, 20 юристов вымарывают твой текст так, что ты сам его не узнаешь и не понимаешь, в чём был смысл изначально. Мой сахалинский эксперимент длился полгода, и меня как художника это очень сильно обогатило. 

Раньше я такими проектами занимался, знаете, вот ты приехал в Комсомольск-на-Амуре как приглашенная звезда, дал концерт, сделал мастер-класс, потусовался, всем сказал, что у них город самый классный, и они тоже самые классные, и надо то-то, и поехал назад. В Комсомольске мы две стены раскрашивали и пришкольный сарай. А на Сахалине как раз удалось вжиться в город, стать сахалинцем и прямо примерить на себя все проблемы и все плюсы, и лучше узнать самого себя.

- Что удалось перезагрузить в городской среде Сахалина?

- На Сахалине у меня было несколько направлений, которые находились в компетенции той должности, которую я занимал как главный художник города. Это колористический план - цвет домов, какими они должны быть и политика в плане городского цвета; это подсветка городская, как ночью должен выглядеть город; это малые архитектурные формы - скамьи, брусчатка, вывески, наружная реклама, граффити, разные росписи, скульптуры. Больше всего удалось достичь в последний день, что называется. Полгода я старался людей тормошить (а там очень важно не смешивать жизни, иначе ты сам забываешь, кто ты), так вот, когда ты чиновник, мозг художника лучше отложить подальше на полочку. Потому полгода я сам ничего не рисовал на Сахалине, но ходил и раскачивал художников, чтобы они что-то нарисовали сами, уговорами, прибаутками. А в последний день перед отъездом, когда оболочка чиновника была уже не нужна, я снова стал собой и подарил несколько художественных подарков тому городу, который успел полюбить. Одним из них была несанкционированная роспись на стене. Есть село Дальнее, оно далеко от города находится, однотипные дома. Там я написал такую фразу «Возлюби дальнего своего» огромными буквами на стене.



- Это была сублимация, долгое время в арт-завязке, и у вас, что называется, накопилось?

- Образов накопилось, ощущений, которые хотелось передать, идей. Ты их просто не воплощаешь, а в блокнотике держишь, а потом появляется время и меняется имидж. Когда ты чиновник, залезть и написать такую фразу было бы не полезно для развития городского искусства. Чиновники рисовать не должны, они должны администрировать процессы. Эта надпись сильно простимулировала людей и они уже сейчас сделали в Дальнем еще три фасада, уже три большие авторские работы. Очень интересный коллектив «Арт-Сахалин» у них появился, ребята сняли помещение в центре города, обсуждают проекты. Последняя работа у них была буквально на днях, они закончили роспись фасада в том же Дальнем - Маяк.

- Спустя полгода культ-среда сдетонировала на ваш приезд?

- Да! И ребята до сих пор пишут такой хэштэг под новыми работами #возлюбидальнегосвоего. И говорят, что направление стало развиваться благодаря первой работе. А там сначала был очень негативный отголосок, некоторые люди сказали, ты хайпа хочешь, прославиться, почему ты ни с кем не согласовал? Хотя как чиновник я прекрасно понимал, что согласовать такую работу «Возлюби Дальнего своего» в поселке Дальнем - в принципе невозможно.

- А в чём негативная коннотация? Мне кажется, это месседж Москве про весь Дальний Восток.

- Абсолютно. Это и о центре Южно-Сахалинске, который забыл о поселке Дальнем, и это имеет отношение непосредственно к Дальнему Востоку, забытому Москвой. Понятно, если бы я пошел согласовывать с жильцами дома, с депутатами, эти обсуждения затянулись бы на полгода, а так я залез на стену в обеденный перерыв и за четыре часа мы с местным художником Алексеем Дружининым покрасили эту надпись. И он получил опыт, который потом вдохновил его на развитие «Арт-Сахалина» в русле городского искусства. Весь город увидел, что такое может быть, и сразу началось! 

У меня есть прокурорские обращения о том, что надо закрасить, да как он мог, он офигел. А с другой стороны, появились куча селфи людей, которые наконец-то поняли, что о них не забыли, и теперь у них есть фишка в безликом новом районе. В общем, там это всё долго обсуждалось, и разрешилось в пользу того, что нам это нужно, и Дальнего закрашивать не надо, и надо еще кучу-кучу новых работ. Что и требовалось доказать. Хотя там и автовышку пригоняли, и звонки пошли, а пока идут звонки, у тебя есть часа два. Уже в процессе пришел мужик. А у меня там было СМИ как заградительный барьер, они начали его спрашивать, давайте про вас напишем, естественно, тот отвечает, зачем обо мне писать, давайте слазьте, а репортеры снова - давайте мы интервью возьмем, вы скажите нам… Пока разбирались, у нас как раз было четыре часа, чтобы работу доделать.



- Но это же вандализм, хулиганство, так граффитисты втихушку бомбят вагоны по ночам.

- Это и с моей точки зрения это было так, ведь только за день до этого я был чиновником! На Сахалине я сразу обозначил срок, на который я приехал, который был мне нужен для моих дел. Но в итоге-то я тоже сбежал, потому что реальность сахалинская оказалась намного жёстче, чем виделось из Владивостока.  
 
- Походы во власть – сколько их было всего?

- Два. В администрации города Владивостока 2010-14 годы, и полгода Южно-Сахалинск на должности начальника отдела дизайна, по сути, это главный художник, который отвечает за внешний облик города.    
      
У меня есть теория и стратегия, что надо запускать несколько параллельных жизней. На сегодняшнюю жизнь посмотреть: с одной стороны это семья, дом, кошка, морская свинка, огород, и так далее. С другой стороны, чиновничество. Такую стратегию я тоже запустил, и иногда я к ней возвращаюсь, потому что это очень интересная жизнь, жизнь чиновника. Потом я запустил три года назад научную деятельность. Я всегда учился, в итоге получилось 15 лет образования, вся поездка была связана с учебой, стажировками различными, и так далее. И здесь это продолжилось, я сейчас закончил аспирантуру ДВФУ, написал работу и сейчас буду защищаться. В научной жизни совершенно другие законы и отношения между людьми. Есть музыкальная жизнь, жизнь рок-звезды, у меня три группы, с которыми мы выступаем…



- Я сейчас точно с одним человеком говорю?

- Я в этом опять же вижу дальневосточность нашу. В Москве, Нью-Йорке, Санкт-Петербурге человеку, чтобы заявить свою идею, достичь чего-то, нужно начать с низов и как раз вровень к своим зрелости и старости завершить все карьерные стадии. Художник сначала становится молодым художником, долго-долго ходит, потом становится зрелым художником, потом маститым, потом умирает, помахивая всем кисточкой из гроба. И на это уходит вся жизнь. При этом этот человек должен быть очень аккуратен, потому что во время продвижения себя он становится брендом. И поэтому экспериментировать с тем, что сегодня он панк, завтра шансонье, или сегодня он рисует в одном стиле, завтра в другом, он не особенно может, потому что иначе потеряется его бренд и рухнет карьерная лестница. У нас же на Дальнем Востоке всё по-другому, и человек очень быстро всего добивается. Потому что сообщество очень маленькое, людей-то и конкуренции особо нет.

У меня есть несколько знакомых - известных в городе художников,- так вот такими они стали буквально за два-три года, и без проблем. Это феномен Владивостока, что люди занимаются много чем. Например, у нас директор городских библиотек Сергей Соловьёв при этом является гитаристом двух групп, одна панковская, другая ближе к шансону. Или недавно был случай на фестивале кофе. Там висел баннер: «Закажи кофе у чемпиона». Я подхожу, смотрю на чемпиона, и вижу вокалиста местной панк-группы «Ёрш 777». И он же чемпион по кофе. И в нём же я узнаю человека, который делал мне натяжные потолки в ванной. Абсолютно владивостокская история, мы создаем много разных параллельных реальностей, и ты можешь тусоваться в одной реальности с людьми и ничего не знать о том, какие они в другой реальности. В Москве и Питере я не хотел расставаться с этой многостильностью жизни. Были какие-то контракты, которые ограничивали, я всегда старался их не подписывать и всячески боролся.

- Расскажите о любимых проектах.

- Так сложно сказать на самом деле, они все очень разные. В 2014 году, когда я был чиновником еще во Владивостокской администрации, но уже собирался уходить, потому что у нас как саммит закончился, закончился и запрос на дизайн у городской власти...

- То есть это тенденция: вы собираетесь уходить из чиновников, и сразу начинаете что-то бомбить. Эффектные увольнения!

- В этом что-то есть! Итак, в 2014-ом мы с моим соавтором Марией Никифоровой придумали акцию: запустили в СМИ анонс о том, что сообщество «33+1» (а о нас тогда все знали как об изготовителях памятников и больших монументальных росписей) сделает 33 памятника нашим горожанам-современникам. Там Илья Лагутенко будет, губернатор, мэр, хоккеист команды «Адмирал», депутат Серебряков, там будет Анна Алеко - начальник Департамента культуры, короче, всем по нашему мнению достойным персонажам мы делаем памятник во Владивостоке. Это всё вышло в Интернет, все начали это бурно обсуждать, сразу начались звонки, мэр мне сразу высказал о том, что Паша, что за ерунда, что за отсебятина, какой губернатор, он мне сейчас звонил, чем ты занимаешься? Отчитал он, менеджер Ильи Лагутенко написала, что Илья при жизни себе памятников не ставит, Мария Соловьенко, наш местный репортер, которая задавала вопрос Путину, высказалась. Её памятник назывался «Мария обдумывает очередной вопрос президенту». Пошла такая волна и все начали рассуждать, хорошо ли, возможно ли, правильно ли ставить памятники людям живущим. Там еще были из гламура персонажи, Павел Компан у нас есть. Он порадовался, сказал, мне памятник наконец-то поставят! Хайп пошел на весь Владивосток. СМИ придумали, что всё это будет из бронзы, запросили коммерческие расценки, сколько это может стоить… и, конечно, коли он – чиновник, эти миллионы будут бюджетные!

В общем, в день «Ч» появились памятники. Утром я их выставил на определённых местах, собрал жителей, карты раздал, взял мегафон и провел экскурсию. Вот здесь у нас стоит Лариса Белоброва после спектакля, вот здесь Павел Компан несет цветы маме. Они стояли в красивых местах, но были маленькие-маленькие. Это были плетенные из проволоки человечки, размером сантиметров по десять. Бюджет проекта составил 3000 рублей. Накануне позвонила наша баскетбольная команда «Приморочка» и сказала: слушайте, вы там памятники всем ставите, мы тоже хотим! А у меня как раз Илья Лагутенко отвалился, сказал, ни в коем случае, мы не разрешаем, и я говорю: хорошо, три тысячи рублей будет стоить памятник ваш. Они такие: «О! Три тысячи всего, без проблем, а мы–то думали». Но они тоже не знали, за что они платят на самом деле, и передали три тысячи. Это покрыло весь бюджет акции.
  



Когда появились памятники сами, была такая минута тишины и все поняли, что у людей во Владивостоке очень раздутое самомнение. Они писали огромные посты. Документацией акции являются скриншоты этих постов бесконечных, где люди обсуждали, мусолили эту идею по-всякому, вот эти все звёзды отнекивались, или, наоборот, радовались, что им ставят памятник.

- Это был намеренный троллинг ваших местных знаменитостей?

- Да. Но мне нравятся такие, вот «Возлюби Дальнего своего» это же не произведение ради произведения, это именно произведение для того, чтобы мы что-то поняли. По сути, образ не остается на холсте, он возникают уже больше в наших головах. Именно так работает современное искусство, мы в сознании социума рисуем свои картины, и даже не эти картины здесь ценностью являются, а картины виртуальные. Вы понимаете? Сейчас Джоконд-то нет, а есть мелькание клипов. Но в головах людей эти клипы становятся образами, рассказывающими им об их собственной жизни, некоторые надолго оседают. Это суть современного искусства, и я тут ничего нового не открываю. И мне именно этим нравится заниматься. И очень классно, когда ты мог потратить 3 тысячи и идею только, а все остальное выросло в коллективном бессознательном.
     
«Обитатели Миллионки» тоже знаковый для меня проект, 2010-й год, когда чиновники уже узнали меня, уже заказы были и деньги. Семь рельефов. Там смысл в том, что во Владивостоке есть исторический район под названием Миллионка, до нас не дошла еще джентрификация, потому у нас в центре города такие трущобы. Исторические здания не ремонтируются, они все текут, пахнут. Миллионка - потому что по легендам там был миллион китайцев. Эти дворы очень романтичны и красивы. И чтобы переманить жителей города с центральных улиц, где они обычно гуляют, и открыть им эту красоту я придумал проект типа квеста: расположить рельефы в разных закоулках. Например, есть китаец-водонос, там даже колодец рядом есть, исторический, ему лет 150. Был «Король Миллионки», но куда капитализм добирается, разрушается всё историческое, и в том числе эти рельефы сбивают один за другим.



- Сколько работ в вашей копилке? И на какие из них покушались?

- В среднем в год я воплощаю от 30 до 50 проектов, и уже 20 лет творческой деятельности. Опыт утрат печальным я не считаю. Я как раз сейчас диссертацию написал и защищаться буду, что вообще в городском искусстве, в отличие от станкового или музейного, любые перипетии в его судьбе становятся частью самого искусства. Если висела Даная в Эрмитаже и её облили кислотой, это, конечно, невосполнимая утрата и варварство. А если у нас во Владивостоке стоял царский памятник, пришла советская власть, сбили голову, поставили звезду какую-нибудь советскую, потом власть поменялась, и потом долгое время ничего не было, а потом собрались люди и восстановили, что было изначально, то весь комплекс вот этих событий, - это жизнь произведения, это и есть искусство! К своим работам я точно также отношусь. Я рад, когда моим фигурам что-то подрисовывают, когда их сбивают, переносят. Вот сейчас, когда «Короля Миллионки» сбили, люди обратились, говорят: «Давайте его повторим, давайте в другом месте, на нашем здании его сделаем». Я говорю: «Там уже Миллионки не было, она заканчивается на соседней улице».

Честно, я больше переживаю за произведения искусства советского периода, - памятники, мозаики, барельефы - которые сейчас не воспринимаются как ценность. В новом ЖКХ-витке утепления, покраски, обшивки их значимость не учитывается. С этим мне смириться сложнее.



- Как остановить разрушение советской скульптуры?

- Во-первых, популяризаторством этого искусства, во-вторых, если ты находишься в исполнительной власти, у тебя есть рычаги, чтобы не закрыли мозаику. На моём счету десяток спасенных мозаик! За этим не видно работы, но в каждом случае это нервы, это общение с людьми. Встречаешься с человеком, у кого квартира на пятом этаже за этой мозаикой, а там колыбель ребенка стоит рядом со стеной, и стена промерзает так, что иней выступает, а ты ему в лицо говоришь: «Извините, с другой стороны - прекрасный олененок! Надо сохранить». Иногда удается добиться результатов, иногда нет.
Во Владивостоке есть несколько мест, где удалось отстоять эти мозаики. На улице Постышева для примера морж есть. Мозаику оставили на улице Русской. На Партизанском проспекте самовольно ребята закрыли мозаику. Сейчас же популярен сайдинг, навесные системы, можно сказать, что это секретики для будущих поколений. С другой стороны, такие мозаики становятся закрыты и память о них стирается. Может, в старости акцию проведу, если хватит авторитета, - возьмём и откроем эти вещи для города!

- Для появления Шугурова-музыканта на полочку отправляются уже мозги художника?

- У меня было два коллектива, один называется «Короли Владивостока», я его закрыл недавно. Еще есть группа «Задроты против». Обычно хейтеры в Интернете, когда нужно меня чихвостить, вспоминают, что это чиновник, который из группы «Задроты», чтобы добавить негатива образу. Наша группа это люди разных профессий и сфер жизни, которые специально объединились, чтобы делать экспериментальную альтернативную музыку, шоу, связывать несвязуемое, стягивать нестягиваемое. У нас есть гламурный диджей и ресторатор, он на гитаре играет, есть такой бармен и коммерсант, есть работник Дальзавода, заводчанин.

А сейчас я работаю над музыкальным проектом «Сосулебой». Этот проект родился на Сахалине, где одиночество было сконцентрировано, где человек одновременно играет на барабанах, на гитаре, поёт, и вообще видно, что ему не хватает возможностей самовыражения, и он чуть ли не хвост отрастил, чтобы им постукивать. Это метафора нашей отдаленности, где ты сам себе государство. И вот будет человек-Тихоокеанский оркестр. Сосулебой - это такая профессия есть на Сахалине, человек, сбивающий сосульки. Прямо стучится мужик в телогрейке с топором, приваренным к лому, люди впускают его в квартиру, на пятый этаж, он вылезает в окно и начинает сбивать огромные сосульки, которые там отрастают по три этажа вниз.

- Представим, что сейчас напротив вас на стуле сидит Варламов, или кто-то еще, нелестно отзывающийся о Владивостоке. Что бы вы ответили? Или вообще не стали бы разговаривать?

- Когда я был главным художником и Варламов первый раз приехал во Владивосток, я ему написал сообщение на Фэйсбук, что готов провести экскурсию, и всё показать, но реакции не последовало. Мы, жители Владивостока - большие снобы, к нам на кривой козе не подъедешь! И московские снобы часто приезжают. У меня был такой случай. Меня попросили провести экскурсию известному куратору из Москвы Сергею Никитину, я до этого не был с ним знаком. Мы только выехали, я ему говорю - вот Проспект Красоты, а он спрашивает – это сарказм или что? Да нет, говорю, это наш топоним местный. По факту улица называется улицам им. Всеволода Сибирцева, она идет поверху, сопка Орлиное гнездо, в сторону Луговой. Пока по ней едешь, видишь всю панораму города. Он говорит, какая красота, дерьмо же вокруг! На что я ему сказал – я дерьмо тоже вижу, как и вы, но если наша экскурсия начинается с таких заявлений, то мы далеко с вами не уедем. Я ему намекнул, но он не услышал, он начал дальше оправдываться, видимо, свою позицию отвоевывать, посмотри туда, посмотри сюда, тогда я нажал на тормоза и сказал: «Если мы продолжим в таком духе, то экскурсия окончена!» В общем, когда снобы приезжают, иногда мы с ними вот так… тоже по-снобистски.

У нашего города и дух свой есть, и проблемы определенные. И интересно всегда увидеть взгляд со стороны. Я не склонен Варламова или прочих осуждать, главное, что люди приезжают, и у них хватает смелости об увиденном заявить. А также мне нравится и обратная реакция, что наши люди сплочаются, и какие-то аргументы довольно жестко приводят. В какой-то идеализации города я вижу позитив и негатив.

Это и от Хабаровска нас тоже очень отличает, это очень Владивостокская черта, снобизм, потому что мы цари сопок, нахрапистые, мы ощущаем себя правыми что-то заявлять, осуждать, и вообще никого не слушать. И это минус. Но он становится очевидным, только если ты поездил, и смог посмотреть на себя со стороны. И когда мне жалуются, что у нас отток населения и всё такое, я считаю, хорошо, что люди едут, ехать нужно. Но не нужно валить! Потому что когда человек валит, он начинает рвать связи, сжигать мосты. И когда даже там уже добился всего и есть желание вернуться, людей останавливает именно то, что в свое время они не уезжали, а валили. А у нас здесь чётко, ты сам это поймешь, когда попутешествуешь.

Фото: архив Павла Шугурова. 

Беседовала Елена Вертянкина Теги: